Матвеев, он бы в гробу перевернулся.
– Евгений Матвеев жив, слава Богу, – поправила я; я всегда исподтишка следила за бурной кинематографической жизнью. – И потом, если память мне не изменяет, твоим любимым режиссером всегда был Чарли Чаплин.
– Все меняется, Мышь, включая привязанности и вкусы, только ты остаешься неизменной. Ты – это показатель общей дегенеративной стабильности человеческого чернозема. – Он поднял стакан:
– За тебя! Я уверен был, что ты клюнешь и с крючка не сорвешься.
Я выпила мартини – не чокаясь, поминая так неожиданно почившую в бозе стерильную жизнь работницы видеопроката, – и достала из стакана ключи:
– Этот от подъезда?..
Нимотси, оставшийся верным своей новой роли дьявола-искусителя, сгонял за самой дорогой водкой. Мы пили всю оставшуюся ночь, в конце которой я пообещала Нимотси проштудировать де Сада, Мазоха, Лимонова, гепатитные порногазетенки и немецкую атлетическую порнофильму.
Я заснула на мягких коленях Нимотси – ткань нового пальто действительно была восхитительной – с хрустальным звоном в бедной пьяной голове. И мне впервые за пять лет не приснился Иван – он отпустил меня: бесцветная сиротка наконец-то приняла хоть какое-то самостоятельное решение и больше не нуждалась в опеке.
Утром, под проклятия и плаксивые причитания старухи Элины Рудольфовны, мы съехли с Автозаводской навсегда.
…Квартира на метро “Аэропорт” оказалась довольно симпатичной: ее сдала Нимотси обнищавшая вдова какого-то крупного советского академика. Из комнат еще не выветрился пыльный математический дух, за стеклами книжных шкафов погибали в безвестности труды по высшей математике, квантовой физике, космогонии и теории бесконечно малых величин.
Я дополнила это благородное собрание отвратительными книжонками в мягких и жестких переплетах, я перестала краснеть, покупая у метро подметную полиграфическую продукцию с бодрыми силиконовыми грудями на плохо пропечатанных разворотах.
– Не ленись, смотри видак, – напутствовал меня улетавший рейсом Москва – Афины Нимотси. – Если будет тошнить – технология простая: два пальца в рот, и все проблемы. Я на тебя надеюсь, Мышь. Заверни что-нибудь позабористее, я же за тебя поручился.
Мы сидели в баре аэропорта Шереметьево второй час – у Нимотси была провинциальная привычка приезжать к месту назначения задолго до отправления транспортных средств.
– А сам-то ты готов? – участливо спросила я.
– Как пионер к борьбе задело… И потом, ты же знаешь, что технология двух пальцев у меня отработана. Говно в организме долго не задерживается, поскольку сам организм говно – по теории отталкивания одноименных зарядов, как в профессорских книжках… Я, кстати, у нашего покойного профессора-академика книжонку прихватил по квантовой механике.
– Господи, ну зачем тебе квантовая механика?
– Дело не в механике, а незыблемости формул. Посмотришь, как они стоят, стройненькие, румяненькие, с офигительным чувством собственного достоинства, – и сразу хочется петь и смеяться как дети.
– Может, еще не поздно отказаться? – вдруг спросила я.
– Поздно, – обреченно ответил Нимотси, скрипнув зубами. – Поздно, будь все проклято! Вот не думал я, что именно для этого рода деятельности родила меня моя многострадальная мама.
– Но ведь эта работа не навсегда…
– Очень на это надеюсь. Тебе мужик позвонит, Александром Анатольевичем звать. Отдавать сценарии будешь ему.
– Редактор, что ли? – высказала наивное предположение я.
– Ага. Судя по рэкетирской репе. Ему бы только горячим утюгом по предпринимательским животам елозить, бабульки выколачивать.
– Ты меня пугаешь, Нимотси…
– Ага. “Страх съедает душу”. Чей фильм?
– Фассбиндера. Райнера Вернера.
– Молодец, нюх не потеряла… Я сам боюсь, но ужасно хочется по вечерам морепродукты трескать. Каждый Божий день.
Мы долго стояли у таможенного пропускника. Нимотси обнял меня и накрыл полами пальто. От него пахло мерзким, почти женским потом. Я вдруг почувствовала, что и этот запах, один из немногих запахов других людей в моей жизни, уходит от меня надолго, может быть – навсегда. Если Нимотси и вернется – то вернется другим, иначе какой смысл возвращаться?.. Я подумала о том, что всегда остаюсь, остаюсь на месте, вне зависимости от контекста событий. И если мертвому Ивану вдруг придет шальная мысль вернуться в этот мир, то он найдет меня там же и такой же, какой оставил, разве что я буду закрашивать седину дешевой копеечной хной… Я еще крепче прижалась к Нимотси и закрыла глаза.
– Надо же, – извинительным тоном прошептал Нимотси, – взопрел весь, как мышь перед линькой.
– Мыши не линяют.
– Много ты знаешь, энциклопедистка!
– Про мышей – много.
Он крепко сжал меня и ткнулся лицом в волосы. Потом порылся во внутреннем кармане пальто и достал маленькую любительскую фотографию:
– Вот. Это тебе. У меня их две было. Одну себе оставляю, как память о нас, дураках. Чую, что больше ничего от нас в памяти истории искусства не останется, кроме этой любительщины.
Поборов искушение и не взглянув на фотографию, я сунула ее в карман плаща – сейчас главным был Нимотси.
– Ну, – улыбнулся он, – похристосуемся, что ли, Мышь? По-нашему, по-порнографически?..
Он крепко поцеловал меня в губы – так неожиданно, что я ответила на поцелуй. Губы у Нимотси оказались умелыми и такими же женственными, как и ненавязчивый запах пота, – Боже мой, я прожила рядом с ним семь лет и даже не знала этого. Сердце у меня упало.
– Надо же, не знал, что ты так хорошо целуешься. – Нимотси с трудом оторвался от меня.
– Я тоже…
– Поднаторею в технике и вернусь.
– Надеюсь. Надеюсь, что вернешься… Если не соблазнишься какой-нибудь развесистой греческой смаковницей.
– Я буду скучать по тебе.
– А я буду приветы тебе передавать. В каждом сценарии. Цепочка на щиколотке главной героини как фирменный знак, идет?
– Угу-угу… “Она ему приветы слала – на радость гомикам из зала”.
– Из какого зала?
– Из зрительного.
– Лихо! Сам сочинил?
– Ну не Гомер же, в натуре!
– Иди. Тебе пора, – я легонько подтолкнула Нимотси, выскользнув из его пальто, – будет настроение – черкни пару строк.
– Я лучше кассету пришлю.
– Тогда не надо.
– Не боись – никаких обнаженных окороков, грудинок и голяжек. Сугубо на фоне Акрополя.
– Ну, если на фоне Акрополя – то можно, – разрешила я.
Нимотси закинул сумку на плечо и направился к таможенникам. Он не оглянулся, только поднял правую руку и помахал в воздухе кончиками пальцев.
– Какой фильм? – напоследок крикнул он.
