Фредерик Пол
Ферми и стужа
В свой девятый день рождения Тимоти Клари не получил торта. Весь этот день он провёл у стойки компании ТВА в аэропорту Джона Кеннеди в Нью-Йорке. Иногда Тимоти засыпал ненадолго, потом снова просыпался и время от времени плакал от усталости и страха. За весь день он съел всего несколько засохших пастри из передвижного буфета, кроме того, его ужасно смущало, что он намочил в штаны. Пробраться к туалетам через забитый беженцами зал было просто невозможно. Почти три тысячи человек толклось в зале, рассчитанном лишь на маленькую долю от этого количества людей, и все прибыли сюда с одной только мыслью — скрыться! Забраться на самую высокую гору! Затеряться в центре самой безлюдной пустыни! Бежать! Прятаться!..
И молиться. Молиться изо всех сил, потому что даже у тех немногих, кому случайно удавалось пробиться на самолёт и взлететь, не было никакой уверенности, что они смогут укрыться от опасности там, куда отправляется самолёт. Распадались семьи. Матери запихивали своих кричащих младенцев на борт самолёта и таяли в толпе, где начинали рыдать столь же безутешно.
Поскольку приказа о запуске ракет ещё не поступало (по крайней мере о нём не было известно массам), время, чтобы убежать, оставалось. Совсем немного. Ровно столько, сколько необходимо перепуганным леммингам, чтобы заполнить до отказа терминалы ТВА и всех других авиакомпаний. Ни у кого не осталось сомнений, что ракеты вот-вот полетят. Попытка свергнуть правительство Кубы стала отправной точкой бешеной эскалации враждебности, и через некоторое время одна подводная лодка атаковала другую ракетой с ядерной боеголовкой, а это, по всеобщему мнению, служило сигналом того, что ближайшие события могут стать последними.
Тимоти мало что знал о происходящих в мире событиях, но даже если бы ему было о них известно, что бы он стал делать? Плакать, просыпаться от кошмарных снов, мочить в штаны? Однако всё это маленький Тимоти делал и не зная о том, что творится в большом мире. Он не знал, где его папа. Он также не знал, где его мама, которая пошла куда-то, чтобы попробовать дозвониться папе, после чего вдруг объявили посадку сразу в три «Боинга-747», и огромная толпа просто смела Тимоти, унеся далеко от того места, где он ждал маму. Но это не всё. Мокрый, уже простывший Тимоти чувствовал себя всё хуже и хуже. Молодая женщина, которая принесла ему пастри, обеспокоенно приложила руку к его лбу и беспомощно её опустила. Мальчику нужен был врач. Но врач нужен был ещё, может быть, сотне других беженцев, престарелым людям с больным сердцем, голодным детям и по меньшей мере двум женщинам, собирающимся рожать.
Если бы этот ужас закончился и лихорадочные попытки переговоров увенчались успехом, Тимоти, наверно, нашёл бы своих родителей, чтобы вырасти, жениться и через несколько лет подарить им внуков. Если бы одна сторона сумела уничтожить другую и спасти себя, то лет через сорок Тимоти, возможно, стал бы седеющим циничным полковником военной комендатуры где-нибудь в Ленинграде. (Или прислугой в доме русского полковника где-нибудь в Детройте, если бы победила другая сторона.) Если бы немного раньше его мать толкалась чуть сильнее, Тимоти попал бы в самолёт, который достиг Питтсбурга как раз в тот момент, когда там всё начало превращаться в плазму. Если бы девушка, присматривавшая за ним, испугалась чуть сильнее и, проявив чуть больше храбрости, сумела дотащить Тимоти через суматошную толпу к устроенной в главном зале клинике, он, возможно, получил бы там лекарство и нашёл кого-нибудь, кто защитил бы его и уберег от опасности. Тогда Тимоти остался бы в живых…
Всё так и случилось.
Поскольку Гарри Малиберт собирался в Портсмут на семинар Британского межпланетного общества, он находился уже в посольском клубе аэропорта и потягивал мартини, когда телевизор в углу бара, до того момента никого не интересовавший, вдруг привлёк всеобщее внимание.
Люди давно привыкли к глупым проверкам коммуникационных систем на случай ядерной атаки, время от времени проводимым радиостанциями, но на этот раз… На этот раз, похоже, речь шла о реальных событиях! На этот раз говорили всерьёз! Из-за непогоды рейс Гарри всё равно отложили, но ещё до того, как истёк срок задержки вылета, власти запретили вообще все полеты. Ни один самолёт не покинет аэропорт Джона Кеннеди до тех пор, пока где-то какой-то чиновник не решит, что можно наконец лететь.
Почти сразу же зал начал наполняться потенциальными беженцами. Посольский клуб, однако, заполнился не так быстро. В течение трёх часов стюард из наземной службы аэропорта решительно поворачивал от дверей любого, кто не мог предъявить маленькую красную карточку, свидетельствующую о принадлежности к клубу, но, когда в других залах иссякли запасы продовольствия и спиртного, начальник аэропорта приказал открыть двери для всех. Давка снаружи от этого не стала меньше, зато прибавилось толчеи внутри. Добровольный докторский комитет тут же реквизировал большую часть клуба под размещение заболевших и покалеченных давкой, а люди вроде Малиберта оказались втиснутыми в маленький закуток бара. Там его и узнал один из членов администрации аэропорта, который заказывал джин с тоником — скорее, видимо, ради калорий, чем ради градусов.
— Вы — Гарри Малиберт, — сказал он. — Я однажды был на вашей лекции в Нортуэстерне.
Малиберт кивнул. Обычно, когда кто-то обращался к нему подобным образом, он вежливо отвечал: «Надеюсь, вам понравилось», но на этот раз нормальная вежливость как-то не казалась уместной, нормальной.
— Вы тогда показывали слайды Аресибо, — вспоминая, произнёс мужчина. — И говорили, что этот радиотелескоп способен передать сообщение прямо до туманности Андромеды, на целых два миллиона световых лет… Если только там окажется такой же хороший принимающий радиотелескоп.
— А вы неплохо всё запомнили, — удивлённо сказал Малиберт.
— Вы произвели сильное впечатление, доктор Малиберт. — Мужчина взглянул на часы, секунду подумал, потом выпил ещё. — Это замечательная идея — использовать большие телескопы для поисков сигналов других цивилизаций. Может быть, мы кого-нибудь услышим, может, установим контакт и уже не будем одни во Вселенной. Вы заставили меня задуматься, почему к нам до сих пор никто не прилетел и мы до сих пор не получили ни от кого весточки. Хотя теперь, — добавил он с горечью, взглянув на выстроенные в ряд охраняемые самолёты снаружи, — возможно, уже понятно почему.
Малиберт смотрел, как он удаляется, и сердце его наливалось тяжестью. Занятие, которому он посвятил всю свою профессиональную жизнь, — поиск инопланетного разума — потеряло, похоже, всякий смысл. Если упадут бомбы — а все говорят, что они вот-вот должны упасть, — тогда поиск инопланетного разума очень долго никого не будет интересовать. Если вообще будет…
В углу бара вдруг загомонили. Малиберт обернулся и, облокотившись о стойку, взглянул на телевизор. Кадр с надписью: «Пожалуйста, ждите сообщений» исчез, и вместо него на экране появилось изображение молодой темнолицей женщины с напомаженными волосами. Дрожащим голосом она зачитала сводку новостей:
— …Президент подтвердил, что против США началась ядерная атака. Над Арктикой обнаружены приближающиеся ракеты. Всем приказано искать укрытия и оставаться там до получения дальнейших инструкций…
«Да. Всё кончено, — подумал Малиберт, — по крайней мере на очень долгий срок.»
Удивительно было то, что новости о начале войны ничего не изменили. Никто не закричал, не впал в истерику. Искать укрытие в аэропорту Джона Кеннеди просто не имело смысла, никакого убежища, за исключением стен самого здания, здесь не было. Малиберт ясно представил себе необычную в аэродинамическом отношении форму крыши аэропорта и понял, что любой взрыв, происшедший неподалеку, снесёт её начисто и швырнёт через залив. А вместе с ней возможно, и множество людей.
Но деваться было некуда.
