«Тетя Вика, и не думайте, я до конца останусь с вами». Вел себя, как взрослый мужчина. Даже не знаю, откуда в нем такой дух взялся. Мы его маленьким считали…
Большую часть времени Ярослав-заложник молчал, и внешне был спокоен.
- А сердце у него колотилось очень сильно! - вспоминает Ира. - Мимо проходил врач - среди заложников были врачи, и им разрешали помогать нам, я его попросила что-нибудь от сильного сердцебиения. Ему дали таблетку, и вскоре все нормализовалось. Когда же штурм был уже близко, я ему таблетку глицина положила под язык - нашла в сумочке. Я еще потом много думала, что этой таблеткой он подавился и задохнулся.
- Ира, ты дала ему глицин часа за три до штурма… - мягко парирует Вика.
А Сергей вздыхает:
- Да у них ТАМ не было чувства времени…
Вика подхватывает:
- Страшно было, очень страшно. Они нам давали слушать по радио, что о нас говорят… Так мы поняли, что президент молчит, а Жириновский заявил, что нечего на этот теракт время в Думе тратить - обсуждать не надо, потому что все надувательство и в здании - не взрывчатка, а сахарный песок… А террористы нам: «Вот что о вас говорят… Ну, мы вам сейчас покажем, какой тут у нас сахарный песок…». Страшно было.
Когда первые сутки прожили, казалось, что мы можем и неделю здесь просидеть, только чтоб живыми остаться - и власти что-то придумали без штурма. Трудно нам было - сложно сохранять спокойствие… Но Ярослав выдержал - вел себя, как настоящий мужчина.
…Ирина жизнь сейчас полностью изменилась. Она не работает, уволилась по собственному желанию - не может каждый день ходить туда, где была раньше, при Ярославе. Потому что и на работе все - Ярослав. Там очень хороший коллектив, все знали обо всех многое, и они, например, вместе справляли каждый сданный Ярославом экзамен, каждую полученную пятерку…
- Там все знали, что моя настоящая жизнь - это Ярослав. Моя жизнь была настолько им заполнена, что меня если и воспринимали, то только через него. - Ира, конечно, плачет. - Да и сама я себя так воспринимала. Только через него.
Сейчас она не может ходить и по Москве - все улочки тут исхожены вместе с сыном, и куда ни повернешь, везде воспоминания о нем.
- Еду по Арбату, и лучше бы провалиться… Там стояла с Ярославом, здесь ходили в кино, сидели после в кафе… Я теперь боюсь из дома выходить… Боюсь куда-то попасть, где мы были - а мы были с ним везде. Вернее, нет места в Москве, где я бы была не с ним. Мы часто ездили просто так: я подхвачу его на машине после работы, и мы просто включим музыку и едем по городу. Часто заходили в один магазинчик, что-то вкусненькое купить… Когда был день его шестнадцатилетия - без него уже, я заехала в этот магазинчик, - чтобы он знал, что я ему продолжаю покупать то, что он любит… Вот - билеты. На ночной поезд в Питер. В ночь на пятницу, с 25 на 26 октября, как раз когда он погиб, мы должны были ехать в Питер на теннисный турнир. Вдвоем. Я давно хотела с ним на поезде куда-то съездить, потому что у меня все время было чувство, что мы мало разговариваем. А в поезде, где мы только вдвоем, наговорились бы… Не получилось.
- А почему вы говорите, что не могли наговориться?
- Не знаю. Странное чувство: хоть и много говорили, все равно казалось именно так. Мне хотелось говорить и говорить с ним. Каждые каникулы куда-то ездили, и только вместе. В последнее время мне иногда казалось, что его тяготит моя любовь, он мне этого, конечно, не говорил, а с бабушкой, моей мамой, как-то поделился. Ему уже становилось многовато меня. А я теперь еду по Москве и вижу рекламный плакат у дороги: «Мама, я так тебя люблю». И мне эта реклама прямо в глаза бьет… Я очень стараюсь жить, потому что у меня родители есть, и они очень тяжело переживают - они Ярослава растили. Но я не могу выжить… Я держусь из всех сил, но пока мертвая.
Ей все вокруг пытаются помочь, поддержать - она не обделена вниманием близких, но все равно очень тяжко. И даже священник, к которому она пошла облегчить душу, услышав все, не выдержал - отказался продолжать разговор: «Простите, но слишком тяжело».
- Я пошла спросить совета у священника, как же мне быть? Ведь это я Ярослава вытащила на «Норд-Ост» - моя была инициатива, он сам не очень хотел, - говорит Ира, на фотографиях до теракта - красивая, уверенная в себе, пышущая счастьем и, похоже, склонная к полноте очень молодая женщина, теперь - осунувшаяся, худенькая, с отчаянием в потухших глазах, далеко не юная, растерянная, всегда в черном пальто, черном берете, черных туфлях и колготках, вечно продрогшая, и потому никогда не снимающая в комнате пальто.
- Мы с Ярославом очень много ходили в театр. В этот вечер у нас были билеты на совсем другой спектакль в другом театре, - продолжает Ира. - Мы уже оделись, Вика с Настей зашли за нами, и тут, стоя в прихожей, мы поняли, что билеты просрочены - мы не проверили заранее, а они были на вчерашний день. Ярослав обрадовался - он хотел остаться дома, а я настояла: «Давайте пойдем на «Норд-Ост», рядышком!» - мы живем по соседству с Дубровкой. Вот так, потащила - а потом не закрыла собой… Он меня закрыл… А я ведь в школу даже ходила - защищать его друзей от хулиганов, когда кого-то обижали, - а его самого в последний миг не спасла. Страшно, когда для своего сына не можешь сделать главного. ТАМ я очень отчетливо поняла, что даже если встану и скажу: «Убейте меня вместо него», и меня даже убьют, это бы не означало, что его оставят в живых. Знаете, какой это ужас? Последнее, что он мне сказал: «Мам, я так хочу тебя запомнить, если что-то случится…». Посмотрел на меня внимательно и попрощался.
- Вы ТАМ постоянно такие разговоры вели?
- Нет. Но почему-то случилось так, что это и был наш последний разговор. Знаете, пока у меня был Ярослав, я вставала по утрам самой счастливой женщиной на свете. И засыпала с тем же чувством. Мне казалось даже: все вокруг завидуют, что у меня такой замечательный сын. У всех людей много проблем в жизни, и у меня, конечно, тоже. Но он закрывал все мои проблемы. Я думаю теперь, что нельзя было быть такой счастливой. Пятнадцать лет его жизни я была самой счастливой. Наверное, так я думаю теперь: эти пятнадцать лет его жизни, по интенсивности наших чувств - были предназначены на всю жизнь, а я их сразу спалила, подряд. Все дни с утра до вечера я была счастливой - потому что у меня есть Ярослав. Я каждый день сама себе завидовала. Иду с работы и сама понимаю, что меня прямо распирает от счастья, что он есть. Я его за руку возьму, хоть за пальчик схвачу, когда через дорогу перебегаем. А он стал взрослеть и мне говорил: «Ну, ты, мам, уж совсем». Он меня, конечно, уже начал немного стесняться - возраст был такой, но на самом деле, он меня никогда ничем не обидел. Конечно, я понимаю, каждая мама так может о своем сыне сказать, но моего ведь теперь нет… И я не знаю, что может быть страшней. И еще я не знаю, как он там без меня. Как я думала раньше? «Как мне повезло! Он родился, и я, наконец, получилась целая». И вот он погиб - и я одна: либо надо было нас обоих забирать - либо никого. Я без него еще не умею… Я такую счастливую жизнь рядом с ним прожила, и такой тяжкий конец ему устроила. И к шестнадцатилетию подарила ему могильную оградку.
Как же она плачет…
- Но это же не вы подарили…
- Война это… Война идет, - все повторяет и повторяет Вика. - Вот и по нам прошла…
И я понимаю, что это, конечно, очень частная жизнь передо мной - личная жизнь двоих - но перед смертью переходящая в общественную. Таковы обстоятельства в России: президент неумолим и ведет войну.
История вторая.
№ 2551 - «неизвестный»
Перед тем как рассказать эту историю - необходимая преамбула. Она - и о том, какая жизнь в стране после «Норд-Оста», и о состоянии российской судебной системы при Путине.
Дело в том, что суд никогда не был у нас особенно уж независимым, как это можно было бы
