ссылавшуюся то на Фрейда, то на Адлера, то на Юнга, и думал о том, что в таком случае он и вообще должен был вырасти каким-нибудь монстром. Бабушка Елизавета Павловна брала его к себе за ширму, но мальчик Башмаков, прислушиваясь к скрипу родительской кровати, объявлял, что тоже хочет с ними вместе «бороться». «Наборешься еще, — шепотом отвечала бабушка. — Подрастешь и наборешься…»
— …Игорь Адольфович объяснил мне, что дилинг был для меня разрядкой накопившейся отрицательной психической энергии. Но главная проблема в том, что отец до сих пор для меня — единственный мужчина… И это очень плохо. Очень. — Вета посмотрела на Башмакова. — А знаете, о чем я думала, когда вы вошли в первый раз?
— О чем?
— Нет, потом расскажу.
— Ладно уж, говорите!
— Хорошо. Я сидела вспоминала разговоры с Игорем Адольфовичем и думала: а вот пойду вечером куда-нибудь в парк, затаюсь в темной аллее и буду ждать, когда появится первый прохожий. А когда появится, подойду и скажу: «Уважаемый незнакомец, будьте моим первым мужчиной!»
— А почему вы улыбнулись, когда я вошел?
— А вы запомнили?
— Запомнил.
— Я как раз подумала, что первым прохожим может оказаться старик или мальчик на велосипеде… И вдруг вошли вы. Не мальчик и не старик… Я даже хотела встать вам навстречу и сказать: «Уважаемый незнакомец, будьте моим первым мужчиной!» А если бы я так сказала, что бы вы подумали обо мне?
— Я бы решил, что Вета, о которой мне столько рассказывали, ехидная издевательница над техническим банковским персоналом…
— И всё?
— И всё.
— Налейте мне вина!
— Извините. — Башмаков наполнил опустевший Ветин бокал и немного восполнил свой.
— А если не издевательница… Что бы вы сказали?
— Я бы сказал: милая Вета, как говорится, мне время тлеть, а вам цвести! Первый мужчина — это серьезный шаг. Вы еще встретите и полюбите…
— А если я уже встретила и полюбила?
Вета в упор смотрела на него темными глазами и крошила пробку от вина. Уголки ее губ подрагивали. «Сейчас расхохочется, и выяснится, что негодяйка меня разыгрывает, — подумал Олег Трудович. — Может, она ненормальная? Что значит — может? Конечно, ненормальная, раз в психушке лежала!» Ветины глаза наполнились слезами, и он понял, что губы у нее подрагивают не от смешливости, а от еле сдерживаемых рыданий. Она схватила со стола пластинку с таблетками, выдавила одну и запила вином.
— Ну что вы, Вета!
— Вы мне не ответили!
— А вы уверены, что вам это нужно?
— Неужели я бы так унижалась, если бы мне это было не нужно?
— Вета, но ведь вокруг столько молодых людей. А Федя так просто в вас влюблен.
— Возможно, Федя будет вторым, но я хочу, чтобы первым были вы! — она уже справилась со слезами и говорила твердым голосом. — Вы боитесь?
— А чего мне бояться?
— Всего! Меня. Моего отца. Себя! Не бойтесь, Олег Трудович, вы же взрослый человек, никто ничего не узнает. И ваша жена тоже.
— Ну, уж моя жена тут совсем ни при чем.
— А у вашей жены вы были первым?
— Какое это имеет значение?
— Никакого. Но вы боитесь!
— Вы хотите прямо сейчас? — спросил он, чувствуя стеснение в груди.
— Нет, не сейчас. Вы сначала все обдумайте и решитесь, а потом мы назначим дату… На пороге, провожая его, она добавила:
— А чтобы вам лучше думалось, поцелуйте меня!
Губы у Веты были горячие и дерзко неумелые.
Войдя в свою квартиру, он обнаружил на кухне разобранную на части стиральную машину и Анатолича, грустно стоящего над этой расчлененкой.
— Я же просила! — укорила Катя.
— Банкомат в центре сломался, — честно признался Башмаков. — А что с «Вероникой»?
— Подшипник накрылся, — сообщил Анатолич.
— Вызовем мастера, — равнодушно пожал плечами Олег Трудович, все еще не пришедший в себя от Ветиной просьбы.
— Ага… Запчасти к «Веронике» больше не выпускают. Газеты надо читать, банкир фигов! Завод купили итальянцы и сразу закрыли, чтобы рынок не засорялся. Попробуй на «Киевскую» съездить. Там все можно купить. Тогда починим. С утра — а была суббота — Башмаков слонялся по квартире в такой задумчивости, что Катя на всякий случай сунула ему под мышку градусник, а когда температура оказалась нормальной, отправила его за подшипником. Башмаков как во сне ехал на «Киевскую», мучительно стараясь ответить себе на два вопроса, терзавших его со вчерашнего вечера.
Вопрос первый: почему молодая, красивая и даже внезапно девственная Вета выбрала для своего, так сказать, плодотворного дебюта именно его — седеющего, женатого и невзрачного банковского побегунчика? Если бы ничего не изменилось в отечестве и он бы сейчас был доктором наук, ведущим разработчиком системы кислородного обеспечения, а в него влюбилась бы юная специалистка, как, к примеру, в покойного Уби ван Коноби, — тогда понятно. А так совершенно непонятно… Вопрос второй: что делать? Конечно, заманчиво плюнуть на все предосторожности и заобладать юным, невинным тельцем, но у тельца есть еще и не очень свежая головка, а что там, в этой головке, Бог знает… И вообще все это странно: «Будьте моим первым мужчиной!» Нет чтобы просто броситься на шею, а там, как говорится, в пароксизме страсти вдруг все и выясняется. Ах, неужели?! Не может быть! Почему ж ты не сказала? Ох, если бы я знал… И выходит как бы непреднамеренное убийство… А тут: «Подумайте… назначим дату… никто не узнает…» Башмаков вдруг ощутил себя мрачным серийным душегубом, расчетливо и холодно планирующим убийство Ветиного девства. Он даже почувствовал на себе подозрительные взгляды попутчиков и поднял глаза. Старушка в сером габардиновом плаще и черной капроновой шляпке смотрела на него с угрюмым укором. Он встал и уступил место. Вернувшись домой, Башмаков без помощи Анатолича собственноручно поставил подшипник и собрал машину.
— Тапочкин, ты к старости становишься образцовым мужем! — восхитилась Катя. — Я тебя уважаю! А чего ты сегодня такой задумчивый? Влюбился, что ли?
— Влюбился…
— Посмотри мне в глаза! Сердце опять?
— Немножко… Но уже прошло.
После обеда он тайком нашел среди Дашкиных книг брошюрку под названием «Молодоженам под подушку». Эту книжку ей подарила на свадьбу длинная Валя, но Дашка только хмыкнула: мол, помощь запоздала — и сунула ее между пластинок. Олег Трудович отыскал главку «Дефлорация» и прочитал: '…Акт дефлорации психологически остро воспринимается девственницей. Диапазон испытываемых при этом переживаний чрезвычайно широк — от панического страха и ужаса перед изнасилованием до радостно- благодарного чувства отдачи любимому человеку…
— «Чувства отдачи»… Писатели хреновы! — крякнул Башмаков и захлопнул книгу.
Утром в понедельник Олег Трудович поехал в торговый центр и довольно долго ждал представителя «Оливетти». Эти итальянцы, несмотря на свой капитализм, всегда опаздывали. Потом разбирались с банкоматом, составляли акт. Наконец Башмаков отправился в банк, по пути все больше склоняясь к мысли, что лучше, пожалуй, не лезть ему в этот омут с чертями девичьей невинности, а как-нибудь отшутиться или
