— Если наладить выпуск таких баулов, — утверждал Рыцарь Джедай, — то, учитывая всенародный размах челночества, можно озолотиться! Хватит даже на спонсирование отечественной космонавтики!
— Ты сначала так съезди, чтоб тебе самому хватило! — хмуро заметил Гоша, которого раздражала жизнерадостная ураганность Каракозина. — А колеса тебе во время посадки отломают…
Гоша оказался прав. Колесо отлетело и пропало во время самой первой поездки.
Белорусский вокзал, куда они приехали на 'божьей коровке', набитой тюками и баулами, напоминал зону срочной эвакуации: сотни людей несли, тащили, волокли, катили, перли, кантовали, толкали, пихали мешки, коробки, баулы, тележки, рюкзаки, сумки, рулоны и много еще разного всякого. 'Челноки' толкались, переругивались, и, хотя у каждого был не только билет, но и загранпаспорт, все так торопились к поезду, будто он был самым последним, спасительным, а опоздавших ждала лютая смерть. У одного мужика лопнул мешок — и оттуда посыпались сотни маленьких пластмассовых Чебурашек вперемешку с крокодилами Генами.
— А это для чего? — спросил недовольный Гоша, когда Каракозин вынул из багажника 'Победы' гитару с автографом барда Окоемова.
— Для души! — весело ответил Джедай.
— 'Для души'… Машину-то где оставишь?
— В переулке.
— Смотри, сопрут! — предупредил Гоша: после кодирования он стал очень подозрительным.
— Сядут за кражу антиквариата! — парировал Джедай.
— Может, возьмем носильщика? — предложил Башмаков, кивнув на огромные сумки.
— Сами дотащим! — отмел Гоша: после кодирования он стал очень скупым.
Когда, обливаясь потом и не чувствуя рук, они доперли багаж до платформы, штурм поезда был в самом разгаре. Вещи затаскивались через двери, впихивались в окна. Со всех сторон доносилась такая глубинная и богатая матерщина, что Башмаков сразу догадался: прозаики новой волны изучают жизнь исключительно на вокзалах, во время посадки на поезд.
— Ведь и не сядем… Четыре минуты осталось! — несмотря на свой опыт, занервничал Гоша: после кодирования он стал тревожно-мнительным.
Рыцарь Джедай с полководческим спокойствием осмотрел весь этот хаос, решительно протиснулся к вагонной двери и стряхнул с подножки мужика, закатывавшего, точно жук-навозник, огромный мешок. Тот глянул на Джедая белыми от ярости глазами.
— С гитарой пропустите! — вежливо попросил Каракозин.
— Ты чево-о? — закоричневел мужик.
— С гитарой, говорю… — пояснил Каракозин и кивнул на инструмент. — Вещь дорогая! С автографом. Пропустите, пожалуйста!
— Ты чево-о-о?
— А ты чево-о-о-о? — визгливо вдруг вмешалась проводница. — Не видишь, что ли: с гитарой человек? Пропусти!
Через две минуты вместе со своим нешуточным багажом они уже сидели в купе, а народ все еще продолжал штурмовать поезд. Гоша огорченно оглядывал измазанный при посадке рукав куртки. Каракозин потренькивал на гитаре. Четвертым пассажиром в купе оказался интеллигентный гражданин в толстых очках. Он объявился, когда поезд уже тронулся и платформа тихо отчалила. С его лица еще не сошел экзистенциальный ужас человека опаздывающего.
— Я, кажется, с вами, — сообщил он и глянул на компаньонов далекими, печальными глазами.
— Билет покажите! — потребовал Гоша.
— Вот, извольте… А сумочку можно куда-нибудь поставить?
— Каждый пассажир имеет право быть везомым и везти ручную кладь, — наставительно подтвердил Каракозин.
Ручная кладь представляла собой набитый товаром брезентовый чехол, в котором туристы перевозят разобранные байдарки. В верхнюю багажную нишу запихивали его всем миром.
— Вот так и пирамиды строили! — предположил, отдуваясь, Башмаков.
— В следующий раз дели на две сумки! — хмуро присоветовал Гоша, снова испачкавший только что отчищенный рукав.
— Извините, — смутился очкарик, забился в уголок купе, достал из наплечной сумки книгу под названием 'Перипатетики' и зачитался.
Убегающий заоконный — пока еще московский — пейзаж был представлен в основном личными гаражами, слепленными из самых порой неожиданных материалов. Один, к примеру, был сооружен из больших синих дорожных щитов-указателей и весь пестрел надписями вроде: 'Кубинка — 18 км', 'Александров — 74 км', 'Тула — 128 км', 'Симферополь — 1089 км', 'Счастливого пути!'
— Я где-то читал, — заметил Каракозин, глядя в окно, — что в России птицы, живущие возле прядильных фабрик, вьют гнезда из разноцветного синтетического волокна. Очень красиво получается. Иностранцы за безумные деньги покупают!
— Зачем? — удивился Гоша. — У них там такие же птицы и такие же фабрики.
— Заграничные птицы давно обуржуазились и не понимают прекрасного! — тонко поддел Джедай.
— А я читал, — вмешался Башмаков, — что один человек, по фамилии Зайцух, построил себе дачу из пустых бутылок.
— Простите, а он случайно не родственник писателю Зайцуху? — деликатно проник в разговор очкарик.
— Не исключено, — кивнул Гоша, давно уже не читавший ничего, кроме секретных инструкций по установке 'жучков' и борьбе с ними. — Одни из пустых бутылок городят, другие — из пустых слов. Родственнички…
— А не выпить ли нам по этому поводу? — предложил Каракозин.
Так и сделали. Когда доставали снедь, Башмаков подумал: 'а ведь по тому, как собран человек в дорогу, можно судить о его семейном положении и даже о качестве семейной жизни!' Очкарик достал завернутые в фольгу бутерброды, овощи, помещенные в специальные, затянутые пленкой пластмассовые корытца. Майонезная банка с кусочками селедочки, залитыми маслом и пересыпанными мелко нарезанным луком, окончательно подтверждала: очкарик счастлив в браке. Сам Башмаков и его шурин были собраны, конечно, не так виртуозно, но тоже вполне прилично. Правда, Татьяна положила Гоше в целлофановый пакет побольше фруктов и овощей, но зато Катя снарядила мужа куском кекса, испеченного тещей. А вот Каракозин выложил на стол всего лишь обрубок докторской колбасы, половинку бородинского хлеба и выставил две бутылки водки. Это было явное преддверие семейной катастрофы.
Джедай, умело совпадая с покачиванием вагона, разлил водку в три стакана, которые перед этим с завидной легкостью получил у проводницы. Гоша смотрел на приготовления так, как парализованный центрфорвард смотрит на игру своих недавних одноклубников. А тут еще очкарик невольно подсуропил, заметив, что количество стаканов в некотором смысле не соответствует числу соискателей.
— Ничего-ничего, — успокоил Джедай. — Просто человек на заслуженном отдыхе.
Гоша с ненавистью посмотрел на Каракозина, потом с укоризной на Башмакова, а затем, чтобы не так остро завидовать чужому счастью, достал калькулятор, списки товаров, залез на верхнюю полку и углубился в расчеты.
— За что, товарищи, хотелось бы выпить… — подняв стакан, начал Джедай.
— Вы меня, конечно, извините, — мягко прервал его очкарик. — Но я не очень люблю слово 'товарищ'.
— Но мы же и не господа! — Башмаков даже осерчал на это занудство, оттягивающее миг счастливого отстранения от суровой действительности.
— Как же к вам прикажете обращаться? — спросил Джедай.
— Мне кажется, самое лучшее обращение, к сожалению, забытое, — это 'сударь'… — предложил очкарик.
— А еще лучше — 'сэр'! — рыкнул сверху Гоша.
— Дорогой сударь… Простите, не знаю вашего имени-отчества… — обратился к очкарику
