вещью“…
В задумчивости я достал из портфеля бутылку «амораловки», взял маленькую коньячную рюмочку и налил граммов тридцать — не больше. Я был так расстроен, что забыл о предупреждениях Арнольда, забыл о навязчивых эротических видениях, забыл о дурацком споре со Жгутовичем, об исчезновении Витька, забыл обо всем, — я налил себе совершенно автоматически, так вохровец, даже будучи на пенсии, в задумчивости делает движение, точно передергивает затвор винтовки. Да, по вкусу действительно похоже на водку, куда уронили кусочек селедки, скорее всего, иваси. Я выпил и несколько секунд сидел, прислушиваясь к тому, как напиток пускает в меня свои бесчисленные живые, горячие, волнующие корни. Потом я, как сейчас помню, вздохнул и по-йоговски задержал дыхание… Одно время я этим увлекался, но быстро понял: для русского человека йога примерно то же самое, что для индуса подледная рыбалка на Медвежьих озерах. Внезапно у меня страшно закружилась голова, а в следующую минуту я увидел всю историю шинного завода с такой отчетливостью, что даже различил капли пота, выступившие на лбу директора этого краснознаменного предприятия, когда, отрапортовав с трибуны съезда победителей об успехах, он услышал медленные слова Сталина: мол, конечно, шинный завод хорошо работает, но было б интересно узнать, почему же он не работает еще лучше. Я вдруг почувствовал, что мне остается самое малое — просто перенести внезапное озарение на бумагу. Не написать, а записать. Не сочинить, а сыграть по ногам. Я опустил пальцы на клавиши моей «Эрики» так, точно это были клавиши белого рояля, и сам я не обычный литературный халтурщик, но Ван Клиберн, исполняющий Первый концерт Чайковского. Талант — это безумие, посаженное в клетку разума… (Хорошо! Но, кажется, до меня это уже кто-то говорил.) Я работал до шести утра, пробарабанив от восемнадцатого года, когда был открыт шинный завод, до главы под названием «На дороге в Берлин». Потом встал, сделал шаг по направлению к дивану и рухнул на простыни, как раненый Пушкин в снег…
6. В ПОИСКАХ УТРАЧЕННОГО ВИТЬКА
Телефонный звонок пробивался к моему сознанию долго и настойчиво — так спасатели пробиваются к погребенному под лавиной человеку. Наконец, не открывая глаз, я нашарил трубку и прижал к уху.
— Спишь? — спросил бодрый Жгутович.
— Сплю…
— Значит, я тебя разбудил?
— Разбудил…
— Ну и хорошо — времени уже второй час…
— Я до шести работал… Чего ты хочешь?
— Ничего. У тебя кухня сколько метров?
— Шесть. А что?
— Так. Спросить, что ли, нельзя?
— Можно…
— Маловато…
— Мне хватает…
— Все равно маловато. Не умеют у нас строить. А ты, кстати, знаешь, что, по некоторым сведениям, масонство восходит к древним строителям Иерусалимского храма? Но это не доказано. А по новейшим сведениям… Нет, я лучше тебе зачитаю. Слушай! «Предками современных франкмасонов, носившими то же имя, были, несомненно, настоящие каменщики, и добавление к названию их ремесла слова „свободный“ имело первоначально профессионально-ремесленное, а не социальное значение.
Свободными камнями, в отличие от обыкновенных, назывались в Англии более мягкие каменные породы, вроде мрамора и известняка, употреблявшиеся для более мягкой, барельефной работы…» Улавливаешь?
— Что? — начиная просыпаться, уточнил я.
— Если б наши дома строили свободные каменщики, кухни были бы просторнее. Не говоря уже обо всем остальном!
— Тебя вчера жена тяжелым по голове не била?
— Ты что! Даже наоборот… У тебя, кстати, «амораловка» осталась?
— Нет, — соврал я.
— Жаль. Между прочим, масоны очень большое значение придавали различным магическим напиткам…
— Стасик, что с тобой случилось?
— Ничего. Я просто вдруг подумал: а если ты выиграешь наше пари? Хотя, конечно, это невозможно, но я на всякий случай теперь решил перед сном читать страничку-другую из энциклопедии. Ты знаешь, безумно интересно. Подожди, я тебе сейчас про Тота Гермеса Трисмегиста прочитаю…
— Не надо мне читать про Тота Гермеса Трисмегиста! У меня нет времени… О каком пари ты говоришь? — поинтересовался я, осторожно перебирая в памяти обмылки вчерашнего вечера.
— Привет! Это тебя, наверное, тяжелым по голове ударили. Мы же с тобой поспорили…
— О чем?
— Как о чем! О том, что ты сделаешь из Витька знаменитого писателя.
— Я?
— Ты. Если не сделаешь, то твоя квартира поступает в полное мое распоряжение… Забыл?
— Обижаешь… А если сделаю?
— Тогда я отдаю тебе мою энциклопедию.
— Энциклопедию? А на фига мне твоя энциклопедия?
— Не знаю. Ты же спорил… Или ты передумал?
— Нет, не передумал. Просто уточняю детали, — ответил я, просыпаясь окончательно и вспоминая в подробностях вчерашний спор. — Если обещал, значит, сделаю… А где Витек?
— Это у тебя надо спросить. Он же с тобой оставался!
— Оставался. А потом исчез…
— Как это исчез? Что-то ты крутишь! — молвил Стас с тем презрительным разочарованием, которое я ненавижу больше всего на свете.
— Ничего я не кручу! Я как раз собирался его искать…
— Найдешь — перезвони мне домой.
— Почему домой?
— Жена, пока «амораловка» действует, отгул взяла и меня тоже отпросила. Сейчас за шампанским побежала. А как ты отработал?
— Пять глав, — гордо ответил я.
— У тебя кто-то и сейчас еще есть? — завистливо спросил измученный моногамией Стас.
— Почему ты так решил?
— Ну, выражаешься ты иносказательно: пять глав… Я только три успел,
— расстроился Жгутович.
— Не горюй: на своем поле это очень хороший результат!
— Мне тоже кажется. А у тебя точно «амораловки» больше нет?
— Нет, конечно! Зачем мне тебя обманывать? — искренне ответил я, косясь на бутылку, где еще оставалось граммов восемьсот.
— Ну ладно, пока, а то жена дверь открывает… — заторопился Стас.
— Ты учти, женщинам нравятся длинные главы, — ехидно посоветовал я и повесил трубку.
С трудом поднявшись, я побрел в ванную и долго стоял перед зеркалом, вглядываясь в свое бледное лицо и красные, воспаленные глаза. Вот влип! С таким же успехом я мог пообещать превратить Витька в генсека. Прав классик: нельзя мешать напитки… Больше всего в этот момент я был похож на лежавший тут же в мыльнице выдавленный тюбик пасты.
