Маленькие боги (Мелкие боги)

он подравнивал дорожки. Это у него получалось отлично. Он оставлял рисунки из гребней и легких успокаивающих изгибов. Брута всегда чувствовал сожаление наступая на них. Вряд ли он когда-либо прежде разговаривал с Лу-Тзе, потому, что не играло никакой роли, кто, что и когда говорил Лу-Тзе. Старик в любом случае кивал и улыбался своей однозубой улыбкой. — Меня тут некоторое время не будет. — сказал Брута громко и отчетливо. — Я надеюсь, что кого-нибудь пошлют присматривать за огородами. Но тут надо кое-что сделать… Кивок, улыбка. Старик терпеливо следовал за ним вдоль грядок, а Брута рассказывал о фасоли и травах. — Понял? — сказал Брута через десять минут. Кивок, улыбка. Кивок, улыбка, знак рукой. — Что?

Кивок, улыбка, знак рукой. Кивок, улыбка, знак рукой , улыбка. Лу-Тзе двинулся своей мелкой крабье-монашеской поступью к небольшому участку в дальнем углу обнесенного стеной огорода, где находились его кучи, груды цветочных горшков и вся прочая садовая косметика. Брута подозревал, что старик и спит здесь. Кивок, улыбка, знак рукой. Возле кучи палок для фасоли, на солнце, стоял маленький столик на козлах. На нем был постелен соломенный матрац, а на матраце стояло полдюжины островерхих камней, каждый не более фута высотой. Вокруг них было воздвигнуто тщательно продуманное сооружение из палочек. Некоторые части камней были затенены узкими кусочками дерева. Маленькие зеркала направляли солнечный свет на другие. Бумажные конусы, стоящие под странными углами, были приспособлены для направления струй бриза на строго определенные точки. Брута никогда прежде не слышал ни об искусстве бонсаи, ни о том, как это применимо к горам. — Они… очаровательны. — сказал он неуверенно. Кивок, улыбка, взятие маленькой скалы, побуждение. — Ох, я правда не могу. . . Побуждение, побуждение. Смех, кивок. Брута взял крошечную гору. Она обладала какой-то странной, нереальной тяжестью: для руки она весила что-то около фунта, но для разума это были тысячи очень, очень маленьких тонн. . — Гм… Спасибо. Спасибо большое. Кивок, улыбка, вежливое подталкивание к выходу. — Она очень… горная. Кивок, смех. — Это не снег на вершине, правда… — Брута !

Его голова судорожно дернулась. Но голос шел изнутри. “Только не это”. — жалобно подумал он. Он сунул маленькую гору обратно в руки Лу-Тзе. — Э… Сохранишь ее для меня?

— Брута!

— Все это сон, ведь правда? Все, что было до того, как я был важным и со мной говорили дьяконы?

— Нет! Спасите !

* * *

Молящие бросились врассыпную, когда орел пролетел над Местом Плача. Он описал круг всего в нескольких футах над землей и опустился на статую Великого Ома, топчущего неверных. Это был великолепный экземпляр, коричнево-золотой, с желтыми глазами; он с легким пренебрежением обозревал толпу. — Не знак ли это? — сказал старик с деревянной ногой. — Да! Знак! — сказала молодая женщина возле него. — Знак!

Они столпились вокруг статуи. — Сукин сын это. — сказал тихий и совершено неслышный голос откуда-то около их ног. — Но знак чего? — сказал пожилой человек, стоявший лагерем на этой площади уже три дня кряду. — Как это “чего”? Это знак! — сказал одноногий. Он не обязан быть знаком чего-то. Это очень подозрительный вопрос, “чего”. — Он должен быть знаком чего-то. — сказал пожилой. — Это относительное указательное. Герундий. Должен быть герундий. Тощая фигура, двигавшаяся тихо, но удивительно быстро, появилась около группы. На ней была джелиба, какую носят жители пустыни, а на шее на ремешке висел поднос. На нем было нечто, содержащее зловещий намек на липкие сладости, покрытые песком. — Он может быть посланцем самого Великого Бога. — сказала женщина. — Это всего лишь проклятый орел и ничего больше. — сказал вышеупомянутый голос откуда-то из орнаментального бронзового человекоубийства на цоколе статуи. — Финики? Фиги? Шербет? Святые реликвии? Очаровательные свежие индульгенции? Ящерицы? Посохи? — с надеждой сказал человек с подносом. — Ха! сказал неслышимый голос черепахи. — Мне всегда было интересно, сказал молодой послушник позади толпы. — Лебеди… Знаете? Им слегка не хватает мужественности, правда?

— А чтоб ты окаменел за такое богохульство! — горячо произнесла женщина. — Великий Бог слышит каждое оброненное тобой слово. — Ха! из-под статуи. И человек с подносом просочился еще немного вперед, говоря: “Кладчанское наслаждение? Осы в меду? Разбирайте, пока холодные!'

— Пожалуй, в этом есть смысл. — сказал пожилой каким-то утомляющим, нескончаемым голосом. Имею ввиду, в орле есть что-то очень божественное. Царь птиц, я прав?

— Всего-то красивый индюк. — сказал голос из-под статуи. — Мозг с грецкий орех. — Благородная птица, этот орел. И умная, к тому же. — сказал пожилой. — Что интересно: орел — единственная птица, сообразившая, как есть черепах. Знаете? Они берут их, взлетают повыше и бросают на камни. Разбивают и вскрывают. Удивительно. — Однажды, — произнес глухой голос снизу, — я снова буду в форме, и ты будешь очень жалеть, что это сказал. Долго. Возможно, я зайду так далеко, что создам дополнительное Время, чтобы ты мог жалеть подольше. Или… нет, я превращу в черепаху тебя. Посмотрим, как это тебе понравится, а? Свист ветра вокруг панциря и все увеличивающаяся земля. Вот это будет интересно. — Звучит ужасно. — сказала женщина, поймав свирепый орлиный взор. — Хотела бы я знать, что проходит в голову бедному маленькому созданию, когда его бросают. — Его панцирь, мадам. — сказал Великий Бог Ом, пытаясь втиснуться поглубже под бронзовый выступ. Человек с подносом чувствовал себя отверженным. — Вот что я вам скажу. — сказал он. — Как насчет двух пакетов засахаренных фиников по цене одного? И это — провались я на этом месте. Женщина взглянула на поднос. — Э, да у тебя же все в мухах! — сказала она. — Коринки, мадам. — Почему же они только что взлетели? допытывалась она. Человек посмотрел вниз. Потом снова поднял глаза и взглянул ей в лицо. — Чудо! — сказал он театрально размахивая руками. — Наступает время чудес!

Орел тяжело поднялся. Он видел в людях лишь подвижные участки ландшафта, которые во время ягнения среди высоких холмов могли быть связаны с летящими камнями, когда он зависал над новорожденным ягненком, но во всех остальных случаях они были не более важной частью общего расклада, чем кусты и скалы. Но он еще никогда не был в непосредственной близости к такому их количеству. Его бешенный взор неуверенно блуждал туда-сюда. В это время над Местом запели рога. Орел дико заозирался, его крошечный хищный разум пытался справится с этим внезапным переполнением. Он поднялся в воздух. Верующие подались в стороны, когда он скользнул над самыми плитами пола и затем величественно взмыл на фоне башен Главного Святилища и раскаленного неба. Внизу врата Главного Святилища, каждая створка которых была изготовлена из 40 тонн золоченой бронзы, открывавшиеся от дыхания (как было провозвещено) лично Великого Бога, двинулись, отворяясь, тяжко и — что составляло таинствобесшумно.

* * *

Огромные сандалии Бруты шлепали и шлепали по плитам. Бег всегда стоил Бруте массы усилий. Движение его ног начиналось от коленей, и нижняя их часть молотила, подобно веслам. Это было уже чересчур. Эта черепаха, которая утверждает, что она и есть Бог, что не может быть правдой, но обязано быть таковой из-за того, что она знает. А еще он был допрошен Квизицией. Или что-то в этом роде. В любом случае, это не было так больно, как он был склонен ожидать. — Брута!

Площадь, обычно оживляемая тысячеголосым бормотанием молящих, затихла. Все пилигримы обратились лицом к Святилищу. С мозгом, раскаленным событиями дня до бела, Брута плечами прокладывал себе дорогу сквозь притихшую толпу… — Брута!

Люди обладают глушителями реальности. Тот факт, что 9/10 человеческого мозга не используется, широко известен, и, как и большинство широко известных фактов, неверен. Даже самый тупоумный Создатель не затруднился бы набиванием человеческой головы несколькими фунтами бесполезного серого