— Это как? — удивилась она. — Ты хочешь солировать?
— Ага, — сказал Васька, — солировать.
Лохматая очень удивилась. Но ее интеллигентность взяла верх. Васька на это и рассчитывал, он знал, что интеллигентность ее погубит.
— А что ты хочешь петь?
Васька только и ждал такого вопроса. Он напружинился и заорал что есть мочи:
Одна нога была другой короче, Другая деревянная была, И часто??? по ночам ее ворочал; Ах, зачем же меня мама родила!
— Это что же такое? — возопила громко Лохматая, и даже усики у нее зашевелились. — Ведь это же хулиганская песня! Мальчик, ты понимаешь, что ты спел?
Васька все понимал, а вот Лохматая не понимала. Если бы она послушала, какие песни они закатывали по вечерам, когда воспитатели уходили домой! У нее бы затмение вышло от их песен. Вот что подумал Васька, снисходительно глядя на Лохматую. Но сказал он ей так, что лично он не думает, что это была хулиганская песня. В ней и слова-то ни одного особенного нет. Но если ей хочется что-нибудь почувствительнее, он может спеть ей «Халяву»… «Женился, помню, я на той неделе в пятницу…'Лохматая взвилась со стула, и брызги полетели у нее изо рта. Она что-то кричала, что именно — Васька не разобрал. Она выскочила за дверь, схватив свои ноты, а Васька с тех пор навсегда охладел к пению.
За мыслями Васька не заметил, как ноги сами привели его в лес. Потянуло, что ли, на старое место. Солдата он увидел издалека. Хотел остановиться, но вдруг понял, что и солдат его заметил, он даже привстал навстречу Ваське, смотрел на него не отрываясь.
Васька шел к солдату и раздумывал, как бы соврать получше. Оба смотрели друг на друга. Васька с любопытством, даже весело, он теперь ничего не боялся. А солдат смотрел выжидательно, он глазами на расстоянии пытал Ваську, но в то же время будто и боялся новости, и не хотел ее. Для него важнее слов было Васькино возвращение.
— Я спрашивал, — начал Васька, еще не дойдя до солдата. — Никто ничего не знает.
— Да, да, — кивнул солдат. И продолжал так же смотреть на Ваську.
— Я бегал, бегал, — произнес Васька. — Туда, сюда…
— Я понимаю, — сказал солдат.
— Одному говорю: «Стырил? Отдай! Тебе бочата в награду предлагают за твою честность». А он говорит:
«Нет, я такими делами не занимаюсь».
— Правильно, — ответил солдат. Он что-то сообразил и уже не смотрел на Ваську. Может, он догадался, что Васька врет? Вряд ли, Васька старался врать как можно честнее. — Ладно. Спасибо, — произнес солдат. — Я понял сразу, что ты хороший человек.
Он сказал, будто отрезал Ваську от себя. Повернулся и пошел по тропинке, не оборачиваясь, никуда не глядя. А Васька продолжал стоять, никак не беря в толк, почему солдат уходит, почему он назвал Ваську хорошим, хотя Васька ничего пока хорошего не сделал.
Споткнувшись на бегу о корень, он догнал солдата, спросил сзади:
— А ты куда идешь?
Тот вовсе не удивился, что Васька еще здесь, ровно произнес:
— Не знаю. Ничего не знаю.
— Тебя арестуют? — спросил Васька.
— Наверное, арестуют.
— А ты не ходи, — посоветовал Васька. — Они все равно не знают, где тебя искать.
Солдат запнулся при таких словах. Он даже посмотрел на Ваську, будто не поверил, что тому могла прийти в голову подобная мысль. Отчего-то спросил:
— Тебя как зовут?
— Васька Сморчок, — сказал Васька. — А тебя?
— Андреем, — ответил солдат и добавил: — Звали. Ты добрый, Василий. Я сразу почувствовал, что ты меня жалеешь.
— Зачем тебя жалеть? — пожал плечами Васька. — Мы же взрослые люди. Я бы тоже так поступил. Я несколько раз прятался, когда меня искали. У нас в сарае такая заначка есть… Мы травы наложили, чтобы мягче ждать было.
— От кого тебе прятаться, Василий? — спросил солдат.
— От кого? Думаешь, не от кого? От всех, кто против меня.
— Есть такие?
— Всякие есть, — отмахнулся Васька. — Я тебе так скажу: у каждого серьезного человека должна быть своя заначка.
— А если ее нет? — Солдат опять посмотрел на Ваську, с любопытством посмотрел.
— Как же без заначки? А жить как?
— Как? — спросил солдат.
— Не проживешь, в том-то и дело. Вот есть у меня вещь. Ну… Рогатка к примеру. (Васька сказал «рогатка», а думал он про компас.) А еще картофелина. А еще заточенный гвоздь вместо ножа. Где все это держать? Дома? Так дома-то нет! Есть, правда, постель, которую на дню несколько раз перетряхивают, что-нибудь ищут. Воспитатели трясут и свои, которые жулики… А заначка — это и есть дом. А кто я буду без заначки? Никто!
Солдат остановился, о чем-то раздумывая. Светлые брови его сошлись. Был он сейчас как мальчишка, Васька подумал, что слабак солдат в сравнении с любым детдомовцем. Потому его и обокрали. А уж сам Васька куда опытнее солдата. Ведь приходится объяснять элементарное, что и в объяснении не нуждается. И выходит:
Васька должен учить солдата жить.
— Ты чей, Василий, будешь? Родители твои где? — спросил солдат.
— Не знаю, — произнес Васька равнодушно. — Я всю жизнь сам по себе. Мне никто не нужен.
— Ишь какой самостоятельный! — воскликнул солдат, он даже улыбнулся.
Васька не воспринял чужой иронии, а отвечал достойно, что сейчас все должны быть самостоятельными, потому что время трудное, идет война.
— А разве ты, дядя Андрей, не самостоятельный? — спросил Васька и с сомнением посмотрел на солдата.
— Я? — удивился солдат — не вопросу, а тому, что мальчик этим вопросом ставил их как бы на один уровень. Он присел на какой-то пенек и со вздохом сказал: — Ну… Если мы с тобой такие… Давай подумаем, как дальше нам жить.
— Давай, — поддержал Васька и сел рядом на траву. — Ты куда должен идти?
— В эшелон, я тут, Василий, проездом.
— На фронт?
— На фронт, Василий. А если я сегодня не приду, то будут меня считать дезертиром.
— Но ведь ты не дезертир?
— Конечно, нет. Я, Василий, фашистов бить хочу. Только чем я буду бить? Мое оружие пропало… Если бы сыскать…
— Тогда что? — спросил Васька и внимательно занялся галошей. Развязал, а потом завязал узелок на веревке.
— Тогда бы я стал снова солдатом. Без оружия солдат — пустой звук. Он пользы народу не принесет.
— А ты попроси, они тебе другую винтовку дадут. Или трофейный автомат поищи. Я в кино смотрел, там после боя много всяких автоматов валяется…
Солдат посмотрел странно на Ваську, ничего не ответил, В лесу начинались сумерки. Не было темно, но дальние деревья начинали сливаться.
Солдат встал, протянул Ваське руку:
— Прощай, Василий! Славный ты человек. Но и ты ничего не можешь. Здесь никто ничего не может. Дальше — я сам.
