— Едем с нами в колхоз? Там весело, накормят от пуза.
— Нет, — сказал солдат. — Ты поезжай. А я к старухе схожу.
— А потом?
— Видно будет. Васька попросил:
— Меня подожди. Я к обеду вернусь. Съезжу только и вернусь. Ладно?
— Езжай давай!
Детдомовцы караулили машину у дороги.
Углядели издалека, бросились как ошалелые навстречу, облепили со всех сторон. Карабкались, сыпались с грохотом в деревянный кузов.
Зеленый «студебеккер» с откидными решетчатыми лавочками по бортам был ребятам хорошо знаком. Ездили на прополку, на окучивание, на сбор колосков. Каждый детдомовец мечтал стать шофером, чтобы гонять по пыльным проселкам такой зеленый «студебеккер».
Виктор Викторович дождался, пока все угомонятся, сел в кабину, и машина полетела.
— Даешь колхоз! — закричал Грач, размахивая над головой шапкой. Кто-то дразнился:
— Небось люди замки покупают, говорят, Грач едет, держись, деревня, чтобы не растащили!
— А ты, Обжирай, молчи! Кто в прошлый раз стырил в конюшне кнут?
Повсюду шли свои разговоры.
— …Боцман и говорит: «Я, говорит, тут все мели знаю! Вот — первая!» — …Старуха просит: сходи, сынок, принеси из погреба капустки. А я руку в бочку и за пазуху. А капуста течет по штанам, по ноге…
— …Он пистолет как наставит: «Ноги на стол, я — Котовский!» — …И не «студебеккер», а «студебаккер», там в кабине написано…
— …Ильинский тогда и говорит: «В нашем городе не может быть талантов!» — …Председатель так объявил. Мол, кончите семь классов, беру в колхоз. Мешок муки, трудодни там, картошка…
— …В прошлый раз в амбар на экскурсию привезли, пока рассказывали, Сморчок дырку пальцем провертел и муки нажрался, вся рожа белая!
— …А Швейк кричит: «Гитлер капут!» И в пропасть его…
Боня втиснулся боком между остальными, поближе к Ваське. Придерживаясь рукой за шаткий борт, спросил:
— Этот солдат… Он какой родственник? Дальний? Близкий?
— Родственники — это когда близко. А что? Васька не сразу сообразил, куда гнет Бонифаций.
Решил про себя: не открываться. Вообще наводить тень на плетень.
— Да так, — сказал Боня. — Вроде непонятно. Солдат, а ночует, говорят, в сарае у нас… Он что, с фронта приехал?
— В том-то и дело, что приехал, а тут несчастье, — по секрету передал Васька.
— Какое несчастье?
— Какое… Любил он, понимаешь, одну девушку. Она ему все письма на фронт в стихах писала. Ну а он пошел в разведку и целый штаб фашистов захватил. Гранату наставил, как закричит: «Сдавайся!» Они все и сдались. Ему орден за это. А он просит… Товарищ командир, мол, дайте несколько дней, мне надо к девушке съездить. Ну, ему дают. Приезжает он и что же видит…
— Что? — спросил Боня.
— А вот что! Живет она с лейтенантом, на полном, значит, обеспечении. А солдату и говорит: «Я тебя не люблю больше. Уезжай туда, откуда приехал. Мне и без тебя хорошо».
— Вот сука! — сказал Боня.
— Конечно, сука, — повторил за ним Васька. — И солдат ей так сказал: ты, говорит, тыловая сука… Тебе, говорит, не человек нужен, а звездочки на погонах! Это про тебя песню поют: «Ты меня ждешь, а сама с лейтенантом живешь» и так далее. Так вот, получай за все, и достает он гранату.
— У него есть граната? — спросил Боня.
— Есть… Хотел он в них кинуть, а потом раздумал. Выходит из дома и говорит мне: «Пусть живут. А я на фронт уеду. Мне эта граната для врагов пригодится. Давай, говорит, Василий, с тобой не жениться никогда. Все они, говорит, бабы, одинаковы. Целоваться с ними противно». А я в ответ: женщин ругать нельзя, на них весь тыл держится… А он сказал: «Ты, Васька, прав, конечно. Но любви на свете нет».
— А я-то смотрю, невеселый он, — произнес Боня. — Значит, так и ушел с гранатой?
— Так и ушел, — подтвердил Васька. — В сарае стал жить.
— Может, помочь надо? — Машина качнулась, Боня стукнулся губами о Васькино ухо. — Ты скажи…
— Ладно.
Боня повернулся к остальным ребятам, привставая на ветру:
— Песню поем?
Все завопили, каждый предлагал свое.
Боня, взмахивая рукой, запел громко:
Эх, граната, моя граната, Ведь мы с тобой не про-па-дем!
Грянул хор, машина дрогнула:
Мы с тобой, моя граната, В бой за Родину пойдем!
В бой за Родину пойдем!
С песней, как десантники на боевом задании, въехали они в деревню, где на избах полоскались под ветром красные флаги.
— 25 —
Детдомовцы сыпались из машины наземь, как картошка из ведра. Падали, раскатывались в разные стороны. Свободу почувствовали, возможность проявить свои неограниченные силы.
Лезли в огороды и сараи, в конюшню, маслозавод, сельпо, скотный двор. Разбежались, как тараканы при свете, каждый нашел свою щель и был таков. Около сельсовета, где встала машина, жалкой кучкой торчали девочки, выбрав среди грязи посуше островок.
К Виктору Викторовичу подошел председатель колхоза, рыжий, бойкий дядька в овчинном полушубке и ушанке, на ногах сапоги, широко поздоровался. Был он, видать, под хмельком, говорил громко, махая руками.
— В клуб артиста пригласили… Пусть огольцы концерт посмотрят. Потом мы их по избам распихаем харчеваться. А где ж они?
Виктор Викторович развел руками:
— Разбежались. Теперь не соберешь.
— Как так не соберешь! — вздорно сказал председатель. — Сейчас молока велю привезти, вмиг будут тут.
Называя Виктора Викторовича на «ты», председатель взял его под руку, потащил в гости.
Вскоре подъехала телега с бидоном.
Рябая широкоскулая молочница стала разливать молоко по банкам, откуда-то налетели ребята, вывалянные в сене, жующие горох или жмых. Захлебываясь, обливая одежду, тянули банки, просили: «Дайте мне! Дайте мне!»
— Да всем же хватит, — произнесла молочница. — Небось фляга-то вон какая.
— Авось да небось, — передразнил Васька и подставил чью-то шапку. — Ты лей давай! Мы неограниченные!
Кто-то пил из ладоней, не дожидаясь посуды, боясь, что его обделят. Кто-то по Васькиному примеру тянул шапку, а еще придумали галошу, сняв с ноги.
— Ох, мамочки! — восклицала молочница. — Да что вы такие заморенные?
— Мы не голодные, — поправил Боня снисходительно. Он возвышался над остальными, молоко с его подбородка капало на Васькины волосы. — Пьем, мамаша, про запас.
Женщина всплеснула руками:
