— Слушаю. — Вика остановилась, но не присела, осталась стоять в дверях.
— Сегодня ты уезжаешь. С Наташкой.
— Куда? Зачем? Почему?
— Вам опасно здесь оставаться.
— Никуда я не поеду.
— Поедешь, — и Пафнутьев снова опустил нос в чашку.
Вика села. Взяла пафнутьевскую чашку с чаем, сделала несколько глотков, придвинула чашку Пафнутьеву.
— Говори, Паша, — сказала она.
— У тебя есть три часа на сборы. В двенадцать подъедет Худолей и отвезет вас в деревню. К своей тетке.
— Я ее не знаю! В глаза не видела!
— Это главное ее достоинство, — невозмутимо произнес Пафнутьев. — В любом другом месте тебя могут найти, а вот у худолеевской тетки тебя не найдет никто и никогда. О том, что ты у нее, будут знать три человека. Ты, я и Худолей.
— И тетка, — добавила Вика.
— Да, конечно, тетка тоже будет догадываться, что ты с дитем живешь у нее. Условия там приличные, отдельная комната, окно в сад, колодец во дворе, картошка в огороде. Но никто, слушай внимательно, ни близкие подруги, ни дальние родственники не должны знать, где ты.
— Но я должна как-то объяснить людям...
— Ты думаешь, им это нужно?
— Кому?
— Людям, о которых ты так беспокоишься. Скажи всем, что поехала в Крым. Или лучше на Азовское море. С малыми детьми люди обычно едут именно на Азовское море. На Арабатскую стрелку. Там море чистое, дно пологое, правда, не песок, а ракушечник. Там совершенно потрясающий ракушечник.
— Может, мне в самом деле поехать на Арабатскую стрелку?
— Худолей не знает туда дороги. Он отвезет тебя к своей тетке. Зовут ее Варвара Семеновна. Можешь не записывать, она сама тебе напомнит. О деньгах не думай, мы с Худолеем уже все решили. Еще раз повторяю — ни близким подругам, ни дальним родственникам, ни соседям.
— Все так серьезно?
— Да, — кивнул Пафнутьев и еще раз повторил: — Да.
Худолей подъехал ровно к двенадцати. Увидев его машину во дворе, Пафнутьев взял две большие челночные сумки в голубую клетку, быстро сбежал с ними по лестнице, бросил в уже раскрытый задний багажник, захлопнул крышку, и машина тут же отъехала. Пафнутьев, не медля, поднялся на свой этаж и вошел в квартиру, плотно захлопнув за собой дверь.
На все про все ушла ровно одна минута. Какие вещи, кто увез, в какую сторону — вряд ли кто обратил внимание на задрипанный «жигуленок» невнятного серого цвета, который простоял у подъезда не более минуты.
Еще через полчаса медленно и церемонно Пафнутьев спустил вниз детскую коляску, потом так же неторопливо спустилась Вика с ребенком на руках, вместе с мужем аккуратно уложила младенца в коляску, легко махнула ручкой, как бы ненадолго прощаясь, и покатила коляску на мягком резиновом ходу вдоль дома, свернула за угол, двинулась к скверу, давая ребенку возможность подышать свежим воздухом, выспаться, да и сама, видимо, была не прочь отвлечься от бесконечных домашних забот.
В конце сквера ее ждал серый задрипанный «жигуленок». Она, не раздумывая, села на заднее сиденье вместе с ребенком — дверь была уже распахнута, Худолей, быстро сложив коляску, забросил ее на верхний багажник, пристегнул уже приготовленной резинкой и тут же тронул машину с места.
Через три часа они были уже далеко, в маленькой деревеньке у деревянного дома. Худолеевская тетка Варвара Семеновна радостно всплескивала ладошками, улыбалась, суетливо открывала прозрачные ворота из некрашеного, выгоревшего на солнце штакетника.
А в это самое время в опустевшей и гулкой квартире Пафнутьева раздался телефонный звонок.
Звонил Халандовский.
— Здравствуй, Паша! Это я! — сказал он бодро, но невесело.
— О! — заорал Пафнутьев. — Сколько лет, сколько зим!
— У тебя все в порядке?
— Вроде как бы ничего... А что?
— Звонил Лубовский.
— Ишь ты! Соскучился?
— Кланялся, приветы передавал.
— Спасибо. Если еще позвонит, скажи ему, пожалуйста, что я постоянно о нем помню.
— Именно так ему и сказал.
— А чего хотел?
— Спрашивал, не нужно ли тебе чего... Поначалу в большом городе, может быть, тебе будет неуютно... Он готов помочь. Квартира, машина с водителем, другие услуги, более интимного свойства... Я пообещал все тебе передать.
— Еще будет звонить?
— Скорее всего. Ведь я должен сообщить ему твой ответ.
— Так, — крякнул Пафнутьев. — Знаешь, Аркаша, он делает ошибку. Так нельзя. Это плохо.
— Я тоже так подумал.
— Ты оказался в сложном положении?
— А знаешь, нет. Пока я не чувствую холодного сквозняка за спиной, пока я в порядке. Что твои?
— Все хорошо. — Даже Халандовскому Пафнутьев не стал сообщать никаких подробностей — куда уехала Вика, уехала ли с Наташкой.
Халандовский все понял.
— Ну что ж, Паша, это правильно. Знания рождают скорбь. Давно сказано и очень правильно. Что передать нашему другу?
— Скажи, что я чрезвычайно благодарен ему за внимание, что я ценю его участие в моих проблемах. Но ничего внятного ответить пока не могу, поскольку себе не принадлежу. Человек я служивый и должен соблюдать порядок — явиться, отметиться, представиться, определиться... Ну, и так далее. Кстати, а ты не спросил, откуда он звонил?
— Из Монако.
— Чего это его занесло туда?
— Путешествует, — глубокомысленно произнес Халандовский.
— Это хорошо, — одобрил Пафнутьев. — Путешествия расширяют кругозор.
— Ты знаешь, где будешь жить в Москве?
— Нет.
— Это хорошо.
— Почему?
— Потому что я совершенно искренне не смогу ответить ему на этот вопрос.
— Он уже спрашивал?
— Да..
— Ошибка, — сказал Пафнутьев. — Это ошибка.
— Я тоже так решил, но ему об этом не сказал. У меня все, Паша.
— Будь здоров!
Да, и Пафнутьев, и Халандовский поняли — Лубовский совершает ошибку. Показывая свою осведомленность о том, что происходит в Генеральной прокуратуре, какие мнения там зреют, какие решения принимаются, он тем самым как бы заранее призывал к бдительности, осторожности. Неуязвимость, которая сопровождала его до сих пор, расслабила, убедила в каком-то превосходстве. Обстоятельства, благоволившие ему, показались результатом собственных усилий, собственного ума и
