вообще отлучается...
— Подожди-подожди! — остановил я Аристарха и в самом деле разволновался. — Как, на Луне? С американской экспедицией?
— При чем здесь американцы? Как только ему знак явится на бумаге — это вроде разрешения, приглашения, командировочного удостоверения, он тут же и отправляется. Хочешь, устрою? Ненадолго, правда, ну, сам понимаешь, день приезда — день отъезда... Это как турпоездка за рубеж... Проверка, собеседование, медицинское обследование, характеристика, заключение треугольника... Здесь даже проще. Хочешь?
— Конечно, было бы интересно...
— Я не спрашиваю, интересно ли тебе, я спрашиваю о другом — хочешь?
— А эта... тетя Нюра, она где бывает?
— У нее нет ограничений. Раньше были, но потом сняли. Главное, говорят, чтоб одевалась поприличнее и без кошелки являлась, а это для нее самое тяжелое — она всю жизнь с кошелкой по базарам шастала, кое-что подавали, на жизнь хватало.
— А кто снял ограничения?
— Слишком торопишься, — улыбнулся Аристарх, показав железный передний зуб — настоящий зуб ему выбил хулиган в первый месяц работы Аристарха в милиции. — Так что?
— С удовольствием, но...
— Ты не отвечаешь на вопрос, — холодно сказал Аристарх. — Я не спрашиваю про твои или чьи-то там удовольствия. Я спрашиваю о другом — хочешь ли ты получить приглашение? Сам понимаешь, оно дает право на гостиницу, питание и так далее. Не исключено, что тебя кто-то примет, ответит на вопросы... Хочешь?
— Да, — наконец выдавил я из себя, преодолев какое-то сопротивление.
— Договорились. Помни — передумать, отказаться, сослаться на другие важные дела ты уже не сможешь. Я включаю тебя в систему. Теперь ты будешь там в любом случае. Не исключена и принудительная доставка.
— А это... один?
— Можно хоть с Нефтодьевым, хоть с тетей Нюрой.
— Ну, все веселее...
— Как знаешь, — отстраненно проговорил Аристарх. — Но я бы не советовал.
— Возвращение обеспечено?
— Разумеется. Хотя известны случаи, когда... Но это очень редко. Требуется слишком уж невероятное стечение обстоятельств. Тебе вряд ли это грозит.
— Подожди, что значит «стечение обстоятельств»? Полнее ты не можешь сказать?
— Не могу.
— А как я узнаю, что мне уже можно, что пора и... вообще?
— Получишь знак. На твой балкон с верхних этажей упадет мятый лист бумаги. Всмотрись в него и все поймешь. Или среди облаков что-то заметишь. Или человека встретишь с таким взглядом, что станет ясно... Или слово в толпе услышишь. Или вспомнишь такое, чего вспомнить в нормальной жизни никогда бы не смог...
— Например?
— Например, детей своих, которых никогда не было и не будет уже...
— Ну, так уж и не будет!
— Будут другие, — отрезал Аристарх. — И в тот же день встретишь Нефтодьева. Он сам к тебе подойдет.
— Послушай, а Нефтодьев...
— Хватит о нем. Жизнь предложила ему условия, которых он не вынес. Одни и те же поступки люди совершают и от силы, и от слабости. Когда за поступками сила, готовность рискнуть, пожертвовать — они восхищают. Когда на эти же поступки человека толкают отчаяние, страх, угодничество, корысть — это смешно. Твой Нефтодьев — слабак. Хотя человек он далеко не самый плохой.
Не будем смеяться над несчастным Нефтодьевым — все мы трогаемся рано или поздно и даже не замечаем, не подозреваем того, а беды свои и несчастья пытаемся объяснить записанными мыслями, неосторожными словами, шуточками, в которых позволили себе раскрыться, сказать об истинном своем отношении к...
Остановись, Автор. Остановись, пока не поздно, если не хочешь, чтобы тебя постигла участь Нефтодьева. Скажи проще — всему виной непочтительность. И все. Этого вполне достаточно. Вот об этом и можешь немного поговорить, пока тебя не уличили в том, что ты тоже того...
О, непочтительность!
Нет более страшного недостатка в глазах твоего начальника, и не только ближайшего. Ты можешь быть груб и невежествен, ленив и бездарен, и даже если выяснится, что ты законченный подлец и многоразовая сволочь, твоя почтительность все окупит и возместит. Будь почтителен, мой тебе совет. И тогда ты сможешь воровать скрепки и гвозди, тащить с работы доски, электрические лампочки, мясо и мыло, отдаваться пьянству и блуду, можешь писать доносы или вообще ничего не делать — простится. И прощается. И будет прощаться. Ты сможешь даже дерзить начальству, но в таком случае дерзость должна являть собой высшую степень почтительности. К примеру, ты говоришь начальству с этаким вызовом, оттетенив нижнюю губу, оттопырив зад, выставив одну ногу вперед и легонько потопывая носком по паркету:
«Нет, так работать с вами я больше не могу!»
«Что так?» — изумляется начальство.
«Стоит мне о чем-нибудь подумать, а у вас уже все предусмотрено, все продумано и учтено! Это черт знает что!»
«Ну, так уж и все...» — зардеется начальство.
Так вот, наш герой, надежда наша и боль, Дмитрий Алексеевич Шихин, почтительностью не обладал. Лишен он был этого драгоценного качества, а потому жизнь его была полна досадных, как ему казалось, случайностей, глупых оплошностей, всяких обстоятельств, которые вмешивались в его судьбу пагубно и необратимо. Не почитал Шихин не только непосредственное свое начальство в лице Тхорика, но даже общепринятые светила, чьи портреты напечатаны в школьных учебниках, чьи портреты многие годы носили демонстранты, самозабвенно размахивая ими над головами и производя колебания воздуха над планетой, не вызывали в нем должного трепета и душевного смятения. О том же Михаиле Васильевиче Ломоносове он мог выразиться примерно так: «Ничего был мужик, и ученый приличный, и писал неплохо, и за себя постоять мог». И все. Будто о соседе по лестничной площадке речь шла. Согласимся — маловато для Михаила Васильевича. Мы как-то привыкли слова употреблять, ну самые что ни на есть высокие, предельные, а то и запредельные, такие, чтоб на всем белом свете выше их, значительнее и не сыскать.
А истинно простые и ясные слова кажутся нам уже чуть ли не похабными, оскорбительными, они режут слух, будто мат какой, самый что ни на есть непотребный. Однако тут многих подстерегает неожиданность — какое бы слово вы ни произнесли, обязательно сыщется слово еще почтительнее, возвышеннее и для слуха приятнее. Это как в математике — какое бы число вам в голову ни пришло, неизменно найдется число побольше вашего. Закон природы, тут никуда не деться. Потому и почтительность человеческая неисчерпаема, пределов она не имеет. Причем вовсе не обязательно почтительность эту проявлять исключительно к начальству, с почтением можно относиться и к самому себе, к достижениям нашего государства, к его дальней и ближней истории, к развивающимся странам, даже к тем, где пока еще, случается, правят людоеды.
А впрочем, людоеды — понятие широкое, так что вполне возможно, людоеды стоят во главе организаций и учреждений не только в Африке...
3
