поверили…
– В каком смысле поверил? – тупо переспросил Лева, убаюканный этим сладким щемящим голосом. От вдохновения пальцы ее ног ритмично шевелились. Пока она говорила.
– В прямом. Просто поверили, и все. Никакой вы не психолог. Зачем вы сюда ходите? Ну признайтесь, пожалуйста. Я знаю, я вижу, что я вам неинтересна. Только ради денег? Вроде бы нет. Вам некуда больше пойти? Всякому человеку должно быть куда пойти, верно? Или все-таки вы за мной следите? А за моим окном? А за телефоном? Или это уже не вы? Другие люди?
– Знаешь, Кать, я, наверное, больше к тебе не приду, – честно сказал Лева и наконец закурил.
– Придете. Куда вы денетесь?
– Не-а. Куда-нибудь уж денусь. Насчет денег ты немного ошибаешься.
– Но только немного, да?
– Это выражение такое – на самом деле сильно ошибаешься. Мотив другой. Родители хотят тебя госпитализировать, ты в курсе?
– Гос-пи-та-ли-зи-ро-вать! – нараспев произнесла она. – Ну да. В курсе. Ну и правильно, давно пора.
– Ты хочешь в больницу? – напрямик спросил Лева. Это был важный вопрос, очень важный. Желание оказаться в больнице, как правило, реально отражает болезнь. Далеко не всегда сумасшедшие кричат, ругаются, когда их увозят санитары. Все бывает и ровно наоборот. Увозят силой иногда здоровых, или почти здоровых, а больные приходят сами. Такой вот причудливый, закольцованный парадокс психиатрии. Но здесь, Лева был уверен, и не пахнет ею.
– Нет, не сильно, – передернула плечами она. – Если честно, совсем не хочу. Но если всем так будет легче – и вам, и папе, и маме… Я готова. Просто не понимаю, что со мной там могут сделать. Изменить мою личность?
– Я тоже не знаю, что с тобой там будут делать, – медленно и тихо ответил Лева. – Именно поэтому я здесь.
– Я поняла, – сказала Катя, глядя на него практически впервые без холодного презрения, которое так его доставало. С нейтральным, скажем так, выражением карих, довольно больших глаз, так странно сочетавшихся с цветом волос. – Вы мой защитник. Вы устраняете угрозу. Электрошок, таблетки и все прочее. Или все-таки вы угрожаете?
Какой разговор у нас сегодня интересный, прямо дрожь пробирает.
– Да, – сказал Лева. – Согласен. Мне сегодня с тобой интересно. Ты стала другой. По-другому обороняешься. Очень изобретательно, очень остро и умно. Я оценил. Но, в общем-то, самого главного я так и не добился от тебя – доверия. Мне нужно как-то изменить твои отношения с родителями, я уже говорил тебе. Чтобы для них твой Путин и вообще твое поведение в последнее время как-то отошли на второй план. Чтобы они вновь перестали бояться своей дочери. Ты разбирайся с этим сама, пожалуйста, можешь даже разговаривать с ним, можешь попробовать нарисовать его портрет, в этих… в прозрачных нитях, ради бога, просто не втягивай весь остальной мир в эту свою историю, понимаешь?
– Опять двадцать пять! – сказала она зло. Изменились движения рук – она стала гладить джинсы, протирать дыры, счищать невидимую грязь, очень акцентированными, с усилием, движениями. (Пошло, пошло, пошло, обрадовался Лева.) – Кого я втягиваю? Кому какое дело до моей истории? Это
Слезы. Ох как он ждал этих слез. Ну давай, давай. Заплачь. Есть физиологические реакции, против которых бессильны ум и логика, женские даже ум и логика – злость, отчаяние, слезы, правда. Скажи правду.
– Что вам надо? – прошептала она. – Я никому не звонила. Просто делала вид. Сидела, набирала номер.
– Что? – обалдел он. – Какой номер?
– 206-13-81, – всхлипнула она. – Приемная.
– Чья? – спросил Лева.
И вот тут он впервые увидел в ее глазах настоящее удивление. Изумление даже, пожалуй. Просто цвет глаз изменился.
Для того чтобы изумить женщину, надо вообще-то постараться. Они ведь землю насквозь видят. Значит, он постарался.
– Чья? – переспросил Лева.
– А о ком мы сейчас все время говорили? – улыбнулась она сквозь слезы.
Этот разговор был, кажется, недели две назад. Сегодня – о другом.
Лева еще раз полистал тетрадку. Тикали ходики – уютный, домашний звук. Елена Петровна сидела молча, выжидательно.
– Так! – сказал Лева. – Давайте, знаете, вот о чем еще поговорим. Конечно, странно, что мы это еще не обсуждали, но… идем последовательно, как говорится, от проблемы к проблеме. А как с мальчиками у нас? Ну, в смысле, первая любовь, или даже раньше, по хронологии – какие-то чувства к мужчинам, к товарищам отца, я не знаю, к учителям-мужчинам, к киноартистам, героям разным… Это когда все было?
– Ой, да так сразу и не вспомнишь, – вздохнула Елена Петровна. – Да как обычно. Был мальчик в детском саду какой-то, Сережа Кротков. Дружили, играли…
– Воспитательницы замечания делали? – спросил Лева.
– Что вы имеете в виду? – покраснела Катина мать.
– Ну… иногда дети в раннем возрасте пробуют разные вещи… Во время дневного сна…
– Не помню, – жестко ответила Елена Петровна. – Помню одно: все было нормально. Всегда. Никогда вообще я на эту тему не волновалась. Девочка вела себя абсолютно прилично. И в школе, и в институте. Да, ухаживали мальчики, приходили на дни рожденья, с кем-то она, наверное, даже целовалась. Может быть, не с одним… В институте, на первом курсе, была любовь, очень хороший парень, честный, увлеченный наукой, они ходили в кино, ездили к нам на дачу, держались за руку, ничего такого…
– Когда был первый половой контакт?
– Не поняла.
– Ну… в каком возрасте это произошло?
– А с чего вы взяли, что это произошло?
Помолчали. Елена Петровна вновь медленно, но верно начала наливаться краской.
– Ну, Елена Петровна, вы меня простите, но это мой долг – задавать вопросы. Вы абсолютно убеждены? Сейчас другое время, вы говорите, у нее были серьезные романы, Кате двадцать два года, на чем основана ваша уверенность?
– Ну, понимаете, доктор, – улыбнулась она. – Я все-таки мать. И потом, она проходит вместе со всеми девочками медицинское освидетельствование… И в школе, и в институте.
– Когда в последний раз? – быстро переспросил Лева.
– Да пару месяцев назад! – раздраженно воскликнула Елена Петровна и откинулась на стуле. – Вы меня прямо в краску вогнали, простите.
– Вы что, сами ходили в поликлинику? – не поверил Лева.
– Да! – гордо ответила Елена Петровна. – Я сама к врачу ходила. К тому же самому. У меня… была причина. Об этом тоже рассказывать?
– Нет, если эта причина с Катей не связана – не надо.
– Ну слава богу…
Лева сидел и тупо перечитывал запись, которая натолкнула его на этот путь, на этот вопрос.
«К., по словам матери, была освобождена от физкультуры по состоянию здоровья и в школе, и в институте. Причин не было, но она настояла на этом, мать устроила ей справку от врача. По словам матери, стесняется раздеваться при посторонних с раннего детства… При этом никаких физических недостатков, по словам матери, у нее нет».
Чтобы выйти из ступора, Лева поговорил еще на какие-то темы пять-семь минут – подружки, кто они, что мать о них знает, кого выбирала – красивых или некрасивых, но безо всякого интереса, чтобы как-то внутренне успокоиться.
– Елена Петровна, ну что ж, я готов пообщаться с Катей. Посмотрите, что она и как, я пока чаю попью. И еще раз вас прошу, наши разговоры, их содержание – для нее тайна. Это очень важно.
– Конечно, что вы. Да она и не спрашивает. По-моему, она уже проснулась, пойду посмотрю.
Девственница. Черт.
Почему
Вся картина сломалась. С чего он взял, что она ведет себя как маленькая женщина? С чего он взял, что у нее есть «вполне определенный», как он невнятно сформулировал, сексуальный опыт? Что он имел в виду под этой «определенностью»? Что мужиков было немало? Что она – вполне самостоятельна и активна в выборе партнеров? Нет. Другое. Что это для нее не проблема? Да. Отсутствие комплексов. Есть психотипы, для которых достаточно одного раза, чтобы понять, чтобы убедиться – это не моя проблема. У меня все, как у всех. И даже так – все зависит от меня.
Он решил, что в этой области у Кати нет комплексов. То, как она на него смотрела – с нормальным женским любопытством, оценивающе, холодно, чуть брезгливо, раскладывала его на столе своих оценок, выставляла ему баллы по своей 22-летней шкале: мужик, холостяк, без положения, без перспективы, здоровье не очень… Все это читалось. Неужели девственница может так себя вести? Так смотреть?
Как же, черт побери, он пропустил этот момент? Как мог довериться своему
– Проходите, Лев Симонович.
Она сидела в той же позе, что и тогда – джинсы, майка, по-турецки на стуле, подобрав босые ноги под себя. Курила. Первая утренняя сигарета.
– Привет, Кать, как спала?
– Спасибо, доктор, вашими молитвами.
– Я не доктор.
– Я знаю. Вы собеседник. Это я нарочно.
– Чтобы позлить?
– Нет. Просто мне нравится вас так называть. Иногда.
– Или тебе нравится чувствовать себя больной?
