– Нет-нет, всё в порядке, – торопливо сказал Лева. – Все в порядке.
И уже хотел осторожно и тихо закрыть за собой дверь.
– Да! – сказал профессор вдруг, как-то невпопад. – Еще какой-то Семен Израилевич к вам приходил. Вы его знаете?
– Да вроде нет, – смутился Лева. – А, знаю! Семен! Ну конечно, это Сема! Да-да-да! Сема…
Он спустился на первый этаж, надел пальто. Вышел.
Старые больничные деревья вежливо поздоровались с Левой как со старым знакомым.
– Привет-привет! – сказал он. – Не пустили вас еще, значит, под реконструкцию старого корпуса? Вот и славно.
Он шел и повторял про себя: «вот и славно», «вот и славно», чувствуя, как с каждым глотком свежего чистого воздуха Соловьевки (так в народе прозывают эту добрую клинику) движения его становятся все более осмысленны и просты. Уходила сложность, которая так мучила его все последние дни – сложность каждого движения и даже каждого слова.
Он присел на лавочку, закурил.
Было грязно вообще-то, но тут, в больнице, все еще лежал снег, рыхлый, но почти чистый.
Милиционера у Спасской башни он вспоминать не хотел, но вообще-то вспомнилось все теперь довольно ясно, довольно отчетливо.
А конкретно он стал вспоминать слова Иткина, слова довольно резкие, но справедливые, сказанные им во время их прошлой встречи:
– Лев Симонович, дорогой, но вы уж разберитесь с этими бабами, я вас очень прошу. Ну вы уж прямо замучили и себя, и нас этой вашей любовью. Ну разберитесь. Любите, так и любите. Но только кого-то одного… В смысле, одну. В сущности, ведь все они, если разобраться, удивительно похожи. Вы уж мне поверьте. Нельзя так. Вы попроще с ними. Ей-богу. А то доведете себя. А из-за чего, если вдуматься? Ну ведь из-за сущей ерунды…
«Больше не с кем разбираться, – подумал Лева. – Хватит».
Выглянуло солнце. Весеннее раннее солнце, которое всегда что-то там обещает.
Он откинулся спиной, расслабился.
Слушал птиц, ловил ветер…
Отдыхал, короче.
Что-то в этом отдыхе было не так. Что-то мешало раствориться, за эти полчаса, что оставались до приема лекарств, чтобы ощутить каждую секунду, чтобы не осталось ничего, кроме этого сада, чтобы нырнуть во время, чистое время его жизни, сладкое время, без мыслей и почти безо всяких чувств. Что-то не давало покоя, какой-то вопрос. Милиционер? Переписка?
Нет.
Что же тогда?
Ах да, Сема…
Сема, который возник в списке Иткина последним.
Он о чем-то напомнил ему. Но о чем?
О Лизе?
Лева открыл глаза и вдруг увидел Сему.
Это не могла быть иллюзия, хотя он вот только что о нем подумал, попытался представить.
Или все-таки иллюзия?
Стало больно. Он опять ощутил сложность: не знал, надо ли верить этой иллюзии, надо ли вставать навстречу к ней…
Но иллюзия бежала по лужам, смешно бежала, разбрызгивая всю грязь, такая толстая и добрая, в вязаной шапочке и лыжной куртке. С пакетиками в руках.
– Лев Симонович! – закричал Сема. – Как же хорошо, что я вас нашел! Пойдемте со мной! Ни о чем не спрашивайте! Пойдемте со мной! Тут недалеко…
Вместе они дошли почти до ворот.
– Здравствуй, Лева! – сказала Лиза. – О господи, как же ты ужасно выглядишь…
Они сели на лавочку, и она вдруг отвернулась.
– Лиза, подожди, – пытался сказать он, но она упорно не поворачивала лица. Потом молча дала ему яблоко.
Он поперхнулся, закашлялся и от этого вдруг заплакал.
Сема топтался неподалеку.
– Подожди, Лева, не плачь, – сказала Лиза строго. – Перестань. Все уже хорошо, понимаешь?
– Да. Все хорошо, – сказал он. – Когда ты приехала?
– Вчера, – сказала она.
– А какой сегодня день? – вдруг спросил Лева.
– Сегодня? – Лиза задумалась. – Сегодня, кстати, восьмое марта. Международный женский день.
– Лиза… Я тебя поздравляю. Я поздравляю тебя. Ну надо же. Восьмое марта.
Он смотрел на нее и не мог поверить.
И тогда она обняла его.
«Привет, Father!
Сейчас я хочу написать тебе одну важную вещь, вернее, черт, две важных вещи, пап, но впервые я вынужден просить тебя сохранить их пока в тайне от мамы. Я сам скажу маме, когда будет нужно. Это честно. Ты не бойся насчет того, что наши отношения с мамой здесь как-то изменились, совсем нет. Просто я веду более самостоятельную жизнь, как бы поневоле, поскольку я живу в кампусе, а Женька уже давно отсюда съехал к своей Вере. Ну ты знаешь о Вере, останавливаться на этом не буду. Ну мулатка, он тебе о ней говорил, когда мы приезжали в марте, помнишь? На психолога учится…
Пап. Наша поездка в марте перевернула мою жизнь. Да, это звучит пафосно, но просто я все время об этом думаю, каждый день, каждую минуту, и мне нужно с тобой поделиться. Мама сказала, что ты опять работаешь, чувствуешь себя совсем иначе, чем тогда весной, и я решился.
Пап! Я хочу вернуться! Да, конечно, я должен закончить образование и все такое, но жить здесь я точно не хочу! Когда я побывал в Москве, я понял, что этот город меня жутко манит, прямо тащит к себе. Я скучаю по московскому воздуху, по московским домам, по футболу, по московским собакам, короче, вот так.
Пап! Я не знаю, как это согласуется с твоими планами. С Женькиными планами это точно не согласуется, потому что он ни за что не хочет возвращаться, у него здесь виды на будущее, у него здесь любовь и все такое… Это, конечно, ужасно осложнит мамину жизнь, поэтому я и не хочу ей ничего пока говорить.
Father! Я бы очень хотел жить с тобой в одном городе, если честно. Но ты, конечно, должен все сам решить, несмотря на эту мою ситуацию, потому что я знаю, вы с мамой вроде о чем-то договорились, по крайней мере, мне так показалось, хоть я и боюсь спрашивать. (Прости, что лезу в ваши дела, но мне кажется, она будет счастлива, если ты приедешь.) Дело еще в том, что мое решение связано с одним человеком. Ее зовут Таня, она учится в РГГУ. В конце лета я обязательно буду в Москве, и… В общем, пап, конечно, многое зависит и от нее. Но я бы очень хотел жить с тобой в Москве, зная, что у меня есть она. Понимаешь?
Но пишу я тебе не только для того, чтобы сообщить все эти новости. У меня есть к тебе громадная просьба, связанная с Таней. Очень большая. Если ты опять практикуешь, то я тебя настоятельно прошу – свяжись с ней, напиши просто какое-нибудь письмо, встреться и поговори. У нее там какая-то жуткая проблема, связанная с отцом. Он с ними не живет, а мать не хочет, чтобы она с ним встречалась. Это раз. И потом, он вообще ведет себя немного странно. Короче, он торгует там какими-то биодобавками, требует, чтоб она похудела, и она очень страдает из-за этого. Глупость, да? Вот ее адрес: [email protected] ‹mailto: [email protected]›. Пап, прости, что вывалил все это на тебя, но мне очень важно знать, что ты можешь ей хоть как-то помочь, если не помочь, то хотя бы поговорить, чтобы она знала, что я не где-то далеко, а я – через тебя – рядом, что она не одна. Ладно?
Когда приеду, пойдем на футбол, ok?
Твой Рыжий.
Или – твой сын Гриша (Рыжим меня здесь уже никто, кроме мамы, не зовет)».
«Здравствуй, Лева!
Наверное, ты сильно удивишься, когда получишь это письмо (очень надеюсь, что твой mail работает). Я встретилась в отпуске с одним человеком, женщиной, и хотела бы тебя с ней познакомить, так сказать, путем взаимной переписки. Она живет в Москве, одна воспитывает шестилетнего сына, и мне показалось что ей очень нужна твоя помощь. Симпатичная, кстати, 34 года. Но это к делу не относится, просто у нее оказалась такая же проблема, как у меня, и мы на этой почве очень сблизились. Я хочу вас познакомить, если ты не возражаешь, а пока посылаю тебе в приложении ее письмо. Я знаю, что ты опять практикуешь, поэтому очень надеюсь, что ты ей ответишь или даже позвонишь. Кстати, я была в полном шоке, когда узнала, что Лиза приезжала и не забрала тебя к себе в Штаты. Прости, что лезу не в свое дело, конечно, но я считаю, что ты категорически не способен жить один. Если вопрос в тебе, решай его, пожалуйста, побыстрее. В Америке полно таких же прибабахнутых русских мамаш с детьми, поверь. Все твои таланты будут востребованы в полной мере. Ну или ее к себе выписывай. Но так дальше жить нельзя, это я тебе говорю со свойственной мне прямотой. Не сердись. Я, конечно, скучаю по твоим бесплатным консультациям. Но главное – что ты здоров. Для меня это самое главное. Пока. Письмо в приложении. Марина».
«Здравствуйте, уважаемый Лев Симонович!
Меня зовут Александра, Саша, я живу и работаю в Москве, менеджером в одной фирме. У меня есть сын, Витя, шесть лет, который страдает заиканием с трех лет. Мне кажется, это очень сильная форма логоневроза. Мы обращались к одному логопеду, частному, потому что в поликлинике теперь очень трудно стало найти стоящего специалиста. Он сказал, что будет заниматься. И что надежда на выздоровление есть. Честно говоря, меня очень мучает эта проблема, потому что я понимаю, что в нынешнем очень жестком и даже жестоком мире такие дети будут испытывать постоянные трудности и психические перегрузки. Мы в Юрмале встретились с Мариной и с Мишей, и она рассказала мне о вас. Кстати, Миша, как Марина говорит, стал гораздо лучше. Да, он о вас тоже мне много говорил, кстати, и тоже собирается вам написать. Если вы не против. Миша, конечно, заикается, но у него нет такой скованности и болезненной робости, как у моего сына. Марина мне объяснила, что, параллельно с лечением, надо выяснить, нет ли у Вити сопутствующего невроза, страха и так далее, иначе лечение может дать плохой результат, и посоветовала обратиться к вам. Она говорила о вас как о превосходном специалисте и очень хорошем человеке. Правда-правда. Мне даже показалось, что она питает к вам какое-то чувство, но я, конечно, могу ошибаться. Если вы не против, я бы встретилась или хотя бы сначала в письмах подробно описала нашу ситуацию. Лев Симонович, Марина мне рассказала, сколько вы берете за консультацию, но это, видимо, какие-то устаревшие цифры.
