помаленьку, не тужит. Вывод? Сдал, значит, меня с потрохами — все, что знал, и более того. Иначе бы ни за что не отпустили. И наверняка до сих пор пристава в тети Машиной усадьбе торчит — на случай моего внезапного захождения в гости. Ну, я его не осуждаю. Я нечто подобное предполагал. Раз обстоятельства так сложились, что делать? Ничего такого сверхсекретного он про меня не знает, а те, что сидят в засаде подле усадьбы тети Маши, меня хотят поиметь вовсе не за расстрел ахсалтаковского каравана в Сухой Балке. Спасибо уже и за то, что парень не пострадал особо — хороший человек, пригодится еще…
Обостренной предрасположенностью к заговорщицкой деятельности литовские станичники явно не страдали. Как раз в тот период, когда я развлекался «поквартирным» опросом, атаман отсутствовал — выехал на несколько суток по делам в город. Как только вождь возвернулся в родные пенаты, станичники немедля сдали меня с потрохами.
— Ты чего, нах, народ баламутишь? — озабоченно поинтересовался батько, истребовав меня к себе для срочной беседы. — Чего выспрашиваешь, нах, в душу людям лезешь?
— А что — нельзя? — наивно удивился я. — Почему? Я, например, не вижу ничего предосудительного в том, чтобы пообщаться с казаками, поспрашивать у них…
— А не надо, нах, спрашивать! — отрубил атаман, негодующе сверкнув глазами. — Я есть, нах, — для чего сижу здесь? Подойди и спроси. Я тебе все скажу, что надо. Не баламуть! А то станичники и так уже промеж себя болтают: примак-то батькин того, нах… Не просто так свалился откуда-то. Хитро вые…ный, короче. Тебе оно надо?
— Все понял, перехожу на прием, — не стал конфликтовать я. — Однако, скажу тебе, и дремучие здесь люди! И никто, между прочим, ни словом не обмолвился о том, что меня интересует. Хотя наверняка все знают — рядом вы тут, не могло это просто так, незамеченным проскочить мимо ваших востроглазых дозорных.
— «Дремучие»! — передразнил атаман. — Просто мы умеем язык держать за зубами, нах. А балаболов не любим. Я тебе говорил, нах, — у нас свои законы. Ты мне скажи, нах, чего ты меня об этих прыгунах не спросил?
— Понятия не имею! — виновато пожал я плечами — действительно, сколько здесь уже живу, мог бы вывести железное правило: миром правит атаман, если он не пожелает дать информацию, никто и рта не разинет, чтобы поведать о каких-то там прыгунах… Так-так. Стоп. О прыгунах?
— Так, значит, было? — обрадовался я. — В курсе, значит? Видели, значит?
— Ну чего ты, нах, обрадовался? — скучным голосом возразил атаман. — Чего видели-то? Видели, нах, как машина импортная в Терек нае…нулась с чеченского берега. От брода саженях в ста ниже по течению.
— Сажень — это сколько? — озадаченно нахмурился я. — Ты лучше оперируй единицами метрической системы, а то я не особенно…
— Чему вас в школах учат? — удивленно вскинул бровь атаман, разводя руки в стороны. — Сажень — во. Чуток поболе двух метров. Дальше слушай, нах. Аккурат за излучиной машина нае. — .нулась — там с наших кустов воду не видать. Ну, пока дозор на бугорок выполз — там же, нах, с той стороны с минометов долбили, они ж не торопились шибко! — так вот, нах, пока дозор на бугорок выполз, утащило машину вниз. Ты ж знаешь, какое там течение. Но факт — мырнула машина та сильно, чеченский берег в том месте дюже высок да обрывист — знаешь. До спуска она не доехала, нах, а то б перекувыркнулась, да на броду растопырилась бы, нах. Тогда б мы ее, понятно дело, достали б. А так…
— И все? — тихо выдохнул я, пристально вглядываясь в атамановы серые очи, такие же загадочные и непроходимые, как глаза моей любушки Татьяны. — Больше ничего не видели?
— Так далеко ж, нах, — атаман неопределенно пожал плечами и, после некоторой паузы, как нечто совсем незначительное, обронил:
— Ну, пошли двое с дозора по-над берегом — посмотреть. С полверсты ниже брода чечены спускались с обрыва, выловили кого-то и потащили к себе наверх. Одного. Машины не было — то ли утопла, то ли унесло дале.
— А-ха… — я отчего-то поперхнулся и закашлялся. Атаман дружелюбно шарахнул меня широченной ладонью меж лопаток — искры из глаз сыпанули богатым снопом. — Тьфу, черт! А… А ты, случаем, не интересовался, как чечены тащили того, которого выловили? Волоком за ноги или на руках несли?
— Соображаешь, нах! — одобрил атаман. — Умный, нах. Но — ни так ни так.Обрыв там, на всем перегоне — ты знаешь. Они того, что выловили, веревками обвязали и наверх подняли. Покойника за ча тягать наверх? Значит, что, нах? Значит, жив был тот…
Помолчали. Я переваривал полученную информацию, атаман милостиво не мешал, гоняя заскорузлыми пальцами трофейные чеченские четки и глядя в окно. Вот так, значит. Выловили и потащили наверх… Но одного. И год назад. Сколько воды утекло…
— Бензина выделишь? — после некоторых размышлений поинтересовался я, стараясь не смотреть атаману в глаза. — Литров сто-сто пятьдесят. И автомат с патронами. Ненадолго. А?
Атаман нахмурился и недовольно крякнул. В Литовской у многих станичников имеется разнокалиберная техника: от ржавых мотоциклов, оставшихся со времен фашистского нашествия, до вполне приличных отечественных авто, купленных на трудовые деньги в благословенные советские времена. Но, кроме как на конной тяге, никто не ездит — с бензином напряг. Необъявленное военное положение обязывает соответствовать обстановке: в станице по армейскому стандарту оборудовано небольшое и тщательно замаскированное от посторонних глаз хранилище горюче-смазочных материалов. ГСМ, короче. Хранящееся там горючее, приобретенное на общественные деньги, расходуется в первую очередь на общественные же нужды: для заправки транспорта группы быстрого реагирования, дежурной машины и круглосуточно бдящей «таблетки» на случай экстренного выезда в районную больницу с ранеными казаками или вознамерившимися внезапно среди ночи подправить демографическую статистику казачками. Вот на такие общественно-полезные цели расходуется в Литовской бензин. А тут приходит хмырь — весь из себя загадочный такой, таинственный — и требует черт знает для чего бензина.
— Ну ты ж, нах, не все спросил, что хотел, — побуравив меня глазами, констатировал атаман. — Спрашивай дале. Пока у нас с тобой не будет полной ясности, ничего, нах, не дам. Для ча те бензин?
— От Ильи «Нива» осталась, — глядя в пол, сообщил я. — Вполне справная машина, гонять вовсю еще можно. Без дела стоит гниет. Хочу пацанов поучить с техникой обращаться. Сашко вон — совсем взрослый…
— Сашко с десяти лет машину водит, — не моргнув , глазом отмахнулся от моего наивного вранья атаман. — Илья, царствие небесное, приучил — большой дока был… Ты дело говори, нах, сказки ночью будешь Таньке рассказывать. И не играйся со мной, нах, а то я тебя уже любить перестаю!
— Да я не играюсь, — с горечью воскликнул я. — Думаешь, большое удовольствие сидеть здесь, тебе мозги пудрить? Это, во-первых, не моя тайна. И второе — если я тебя посвящу в нее, то подвергну огромной опасности не только твою жизнь, но и жизнь всех твоих близких.
— От чеченов? — презрительно скривился атаман.
— В смысле — «от чеченов»? — не понял я.
— Опасности от кого? От чеченов?
— А-а, вон что… Да нет, как раз наоборот. Как раз от своих же братьев-славян. Тут затронуты интересы таких сил, что глазом моргнуть не успеешь — всю станицу на тушенку пустят.
— Во как! — буркнул атаман и, нахмурясь, уставился на мои руки, задумчиво постукивая четками по столешнице. Удивил. Почему-то предполагал я, что этот отчаянный рубака очертя голову нырнет в чужую, завораживающую своей неведомостью, опасную тайну. Дерзко бросит, наподобие авантюристки Элен, что-нибудь типа «подвергни меня, подвергни!».
С минуту подумав, батько сходил к двери, проверил, нет ли во дворе посторонних, вернулся на свое место у стола и, размашисто перекрестившись на темные от времени образа в красном углу, пообещал:
— Вот те крест, Антоха, — никому ни слова. Можешь считать, нах, ничего и не говорил никому. Лады?
— То есть, если меня спросят под угрозой немедленной смерти, знает ли еще кто-нибудь об этой тайне или нет, я могу с уверенностью ответить «нет», — уточнил я, пристально глядя атаману в глаза. — И
