у меня на это время или нет. Встаю я в шесть утра. Вместе со мной просыпается моя помощница Вивека. Это она меня будит. Сам бы я не проснулся. Зачем пробуждаться еще раз? Я пробудился полвека назад, и этого вполне достаточно!
Вивека будит меня и заваривает чай. Я пью его только из уважения к ней. Это даже не чай — просто вода с парочкой листиков травы. Ни сахара, ни молока. Если бы такой чай подавали в раю, все святые сбежали бы в ад. А потом... Знаете, я всегда любил воду, с самого раннего детства, и потому по утрам я целых полтора часа купаюсь — то в ванне полежу, то постою под душем. То же самое вечером: не меньше полутора часов.
После купания я сразу забираюсь в машину и еду в лекторий, где меня уже ждут. Домой возвращаюсь к обеду. Обед у меня в одиннадцать утра, а потом я снова ложусь спать... Делаю то, чему посвятил большую часть жизни. Студентом я нередко просыпал занятия. Преподаватели прощали мне это, они быстро поняли, что иначе я усну прямо в классе. Я так и сказал: «Ничего не могу поделать. Двухчасовой послеобеденный сон мне совершенно необходим».
В два часа дня я просыпаюсь и примерно час катаюсь на машине. Я люблю сидеть за рулем. К тому же у меня есть одна из лучших дорог на свете, ведь мои санньясины проложили ее только для меня. По ней никто больше не ездит, так что я могу не обращать внимания, по какой полосе катит машина. Вся дорога — моя. Я катаюсь около часа и возвращаюсь домой.
Полтора часа я просто молча сижу в кресле и ничего не делаю. Я отключаюсь от мира. Потом я опять купаюсь.
После ванны я ужинаю и отправляюсь на очередную пресс-конференцию. Дома я окажусь теперь около девяти или половины десятого. Появится мой личный секретарь с письмами со всего света, с вырезками обо мне из самых разных газет, со всякими новостями, за которыми обязаны следить секретари, потому что сам я уже давно ничего не читаю. Я не читаю ни книг, ни газет, ни журналов — вообще ничего. Секретарь сама зачитывает мне все, что считает нужным, а я просто слушаю. Около одиннадцати ночи я снова ложусь спать. Так скажите, есть у меня время для шоу? Посмотрите на мой наряд — вы думаете, это годится для шоумена? Нет, это не наряд шоумена, это любовь к моим санньясинам. Я ради них это ношу. Они сами шьют чудесную одежду, им приятно делать мне подарки, а я не умею отказывать. Кстати, а для кого я вообще могу устраивать шоу? Я никогда не покидаю эти места.
Видите мои часы? У меня их сотни. Мои санньясины — умнейшие люди, такой умной группой ни один Учитель в истории не мог бы похвастаться. Все эти часы сделаны моими санньясинами. Они превзошли самого Пиаже, хотя часы не с бриллиантами, это обычные камешки.
Вопрос: Простые камешки?
Ответ: Самые настоящие обычные камешки! Это не бриллианты. Не думайте, что это просто подделка. Настоящие камни — такие же подлинные, как настоящие бриллианты. Дело вовсе не в подражании. Я совсем недавно слышал, как один глупый репортер визжал о том, что у меня фальшивые бриллианты. Не могу этого понять... Самые обычные камни. Зачем называть их фальшивыми бриллиантами? Часы очень точные за год отстают не больше, чем на секунду. От часов нельзя требовать большей точности. И выглядят они не хуже бриллиантов. Такие же часы от Пиаже стоят полмиллиона долларов — и все только потому, что весь мир считает бриллианты чем-то ценным. Эти часы ничего не стоят, но я их и за десять миллионов не продам, потому что они бесценны. Они с такой любовью сделаны, что просто не продаются. Любовь нельзя купить.
Но перед кем, скажите на милость, я мог бы хвастаться этими часами? Мои санньясины прекрасно знают, как я одеваюсь, какие у меня часы. Они знают меня с головы до пят. А больше я никого не вижу, я никуда не выезжаю. Пусть хоть Третья мировая начнется, это место останется таким же. Мне некуда больше идти.
Тогда я просто шутил. Мои санньясины заняты тяжким трудом, они работают по двенадцать, по четырнадцать часов в день, они пытаются превратить эту пустыню в оазис. И вы считаете, это похоже на цирк? Да вам на целом свете не сыскать таких работяг — а им, между прочим, даже не платят за труд. Мы считаем, что в коммуне деньги не нужны. Они и вправду не нужны. Нам хватает еды, одежды и тепла, у нас есть все самое необходимое. Зачем нам деньги? Если кому-то что-то нужно, он просто возьмет. Мои люди очень много работают. Вы полагаете, они делают это, чтобы кого-то повеселить? Это творческие люди. Они любят меня и просто хотят воплотить в жизнь мои мечты.
Из беседы с Виллемом Шеером,
Pers Unie, Гаага, Нидерланды
Мне приходится шутить, потому что, боюсь, все вы — люди религиозные, а такие люди склонны к серьезности. Мне приходится щекотать вас, чтобы вы хоть изредка забывали о своей религиозности, забывали о своих философиях, теориях, системах и возвращались на землю. Я снова и снова тяну вас к земле, иначе вы станете еще серьезнее. Серьезность обычно разрастается, как раковая опухоль.
Даже медицина признает, что смех — лучшее лекарство. К тому же оно дано человеку самой природой. Если ты можешь смеяться, когда болен, то, значит, уже пошел на поправку. Если же ты не умеешь смеяться, даже когда здоров, то скоро заболеешь.
Смех переносит на поверхность некую внутреннюю энергию. Энергия тенью следует за смехом. Замечали? Искренний смех на несколько секунд погружает в глубокое медитативное состояние. Мышление замирает. Смеяться и одновременно думать просто невозможно. Это диаметрально противоположные вещи — ты либо смеешься, либо думаешь. Когда человек смеется, мышление останавливается. Если же продолжаешь о чем-то думать, смех получится натянутым, ненатуральным, придушенным.
Но когда хохочешь во всю грудь, разум умолкает. Вся методология дзэн нацелена на безмолвие ума, а смех — одна из лучших дверей, ведущих к этому состоянию.
На мой взгляд, самыми лучшими, естественными и простыми путями к безмолвию ума являются танцы и смех. В танце — в настоящем танце! — мышление умолкает. Ты двигаешься, кружишься, становишься вихрем — и тогда все границы, любые разделения пропадают. Ты уже не различаешь, где кончается твое тело и начинается окружающий мир. Ты растворяешься во всем вокруг, а окружающее — в тебе. Границы размываются. И когда танцуешь по-настоящему — не пытаешься управлять собой, а отдаешь себя воле танца, позволяешь ему тобой овладеть, — когда ты одержим танцем, мышление умолкает.
То же относится и к смеху. Когда ты одержим смехом, мышление исчезает. А если ты хоть на несколько секунд пережил состояние вне разума, то уже можешь представить, какие награды обещают эти мимолетные мгновения в будущем. После этого достаточно, постепенно усиливать это ощущение. Со временем мышление умолкнет навсегда.
Смех может быть чудесным началом перехода в состояние вне мышления.
Мне приходится шутить, потому что я говорю о вещах таких тонких, таких глубоких и сложных, что вы просто уснете от скуки, если говорить о них напрямую. Вы не сможете ни выслушать меня, ни понять, останетесь глухими.
Чем сложнее истина, тем грубее шутки, которые я подбираю для ее изложения. Чем выше истина, которую я хочу передать, тем ниже приходится мне опускаться в поисках подходящей шутки. Вот почему у меня встречаются и очень грубые шутки... Но это неважно. Даже сальности порой приносят пользу — хотя бы потому, что шокируют до глубины души, задевают самое нутро. Вот это мне и нужно! Я хочу докопаться до самых глубин, постоянно теребить ваше внимание. И когда я вижу, что вы внимательны, я вновь перехожу к тому, о чем хочу рассказать. Если же я замечаю, что вы снова погружаетесь в сон, приходится опять выискивать подходящие шутки.
Если бы вы всегда слушали внимательно, не было бы нужды шутить. Я могу излагать истины и напрямую. Но это так трудно... а вы начнете зевать... Лучше уж смеяться, чем уходить в дремоту.
Гуру в «роллс-ройсе»
Я хотел бы, чтобы все на свете жили в такой роскоши, чтобы она просто наскучила. А теперь вы
