Медитация двадцать первого века
Десять лет подряд я упорно обучал прямому расслаблению. Мне это дается просто, и я считал, что у других будет так же. Но со временем я понял, что это не так. Я ошибся. Я говорил: «Расслабьтесь». Слушатели понимали смысл этого слова, но расслабиться не могли. И тогда мне пришлось придумывать новые подходы к медитации. Сначала я вызывал напряжение, очень большое напряжение. Такое напряжение, что люди с ума сходили. И только потом я говорил: «Расслабьтесь».
Когда напряжение доходит до вершины, тело и разум жаждут расслабления. Человек напряжен, ему нужно отдохнуть, но я заставляю его продолжать, тянуть до самого конца. Делайте что угодно, лишь бы вызвать у себя сильное напряжение, а потом, когда уже нет сил сдерживаться, вы просто рухнете с этой вершины в бездну расслабленности. Это и есть цель. Цель — отсутствие всяких усилий, но в качестве пути к этой цели можно использовать напряжение.
Когда я преподавал в университете, один мой коллега пожелал научиться медитации. У меня там была маленькая школа медитации, и он пришел туда. В первый же день он, едва ощутив безмолвие, выскочил из храма, где мы собирались, и убежал со всех ног! Я не понимал, что случилось, и побежал за ним. Он оглянулся и, увидев, что я бегу следом, помчался еще быстрее. «Вот это да! — подумал я. — Что с беднягой стряслось?»
«Постой, Нитьянанда! — крикнул я. А его звали Нитьянанда Чаттерджи. — Погоди, ты куда?» Но он лишь махнул рукой и закричал: «Не хочу я медитировать. Ты опасный человек!»
Я поймал Нитьянанду за руку перед самой дверью его дома. Я спросил: «Объясни, что произошло».
«Не знаю, что ты там сделал, — сказал он, — но во мне наступила такая тишина... Ты ведь знаешь, я люблю поболтать. Я с самого утра как начинаю говорить, так до вечера и не останавливаюсь. Засыпаю на полуслове. Я все время болтаю. Я чувствую, что чем-то занят, и забываю о всяких заботах. Я знаю, что проблемы у меня есть, но, когда говорю с кем-то... А если никого рядом нет, я болтаю с самим собой. Но когда я сел рядом с тобой, я вдруг замолчал. Я стал пустым. Господи, думаю, так я с ума сойду! Стоит мне помолчать сутки — и я труп! И нет Нитьянанды Чаттерджи! Я понял, что, если мысли не вернутся, если эта тишина затянется, я не выдержу и просто убегу. И как все эти люди, что к тебе ходят, все это выдерживают? Ну, это, конечно, их дело. А я так не могу».
«Не бойся, — ответил я. — Безмолвие не убивает ум. Оно просто дает ему возможность отдохнуть. А у тебя все получилось с первой попытки именно потому, что ты болтун. Твои мозги давно устали. Тем, кто ходит ко мне, это дается намного труднее. Такое редко бывает, чтобы получилось с первого раза. Ты всю жизнь так утомлял свои мозги, что от тебя все шарахались. Жена, дети — даже они уже не могли тебя слушать. И преподаватели в университете. Стоит тебе зайти в комнату, как все потихоньку стараются улизнуть. И все только потому, что ты не даешь своим мозгам передышки. Но мышление — это прибор, его нужно время от времени выключать. Ученые говорят, что даже металлы устают. Разум намного сложнее, это самое сложное, что есть во Вселенной, а ты так его перегружаешь, что тебе выпала редкая удача — он мгновенно отключился. Радоваться нужно!»
«А потом он включится опять?» — спросил он.
«В любую секунду, когда захочешь», — заверил его я.
«Я боялся, что он отключился навсегда, — признался он. — А это означало бы для меня конец всему. Я подумал, что теперь меня упекут в дурдом. А еще я думал, с чего бы это мне вообще захотелось учиться медитации».
«Я тоже думал об этом», — сказал я.
'Я просто сболтнул, как обычно болтаю, — сказал он, — а ты вдруг потащил меня с собой. Усадил в машину и повез. Я и не предполагал... Я ведь часто всякую чушь несу, даже не задумываюсь. Мне не важно, о чем говорить. Я на любую тему могу болтать часами. А ты просто сидел там, больше никого не было, и я подумал, что эта тема тебе интересна. Увидел тебя и подумал, что тебе, наверное, только о медитации интересно говорить. Вот я и завел о ней речь. А ты схватил меня в охапку, запихнул в машину... Я-то думал, что это безобидная штука. К тому же живу я неподалеку — почему бы не прокатиться в машине? Там и поговорить можно. Ты меня заманил в ловушку, я ведь уже не мог отвертеться. Привел в свой храм, там человек сорок уже сидят, и мне тоже, конечно, пришлось сесть. Да я с самого начала хотел смыться! Медитировать мне совсем не хотелось, я вообще не люблю всякие штуки, которые неизвестно куда могут завести.
И вот сижу я там, кругом тишина. Приоткрыл глаза, покосился — все сидят молча, с закрытыми глазами. Ну, думаю, самое время сматывать удочки. Я-то понимаю, что ты не позволил бы мне просто так уйти. И я представил, как это выглядеть будет: все прохожие смотрят, как я убегаю, а ты — за мной. Ладно, думаю, посижу еще. И тут... Я перепугался до смерти! Я боюсь тишины. Хоть бы какой-то звук!'
«Тебе очень повезло, — повторил я. — Ты так много болтал, что твои мозги с радостью отключились. Не упускай такой шанс. И ничего не бойся! Посмотри на меня: я по-прежнему могу говорить — и ты сможешь. Сейчас ты не в силах управлять своей речью. Она выше тебя, слова льются сами собой, а ты — просто граммофонная пластинка. Тишина сделает тебя хозяином своего языка».
«Ну, если ты так уверен... Я тебе верю. Я приду еще раз. Но помни, я не хочу сходить с ума. У меня семья, дети, родители уже совсем старые...»
«Не волнуйся, — успокоил его я. — С ума ты не сойдешь».
И он начал ходить ко мне каждый день. Самое удивительное, что он двигался вперед быстрее всех остальных. Этот случай навел меня на мысль об особой форме медитации. Я сам начал пользоваться новым приемом: тарабарщиной. Нельзя сказать, что прием совершенно новый, но прежде никто не пользовался им при обучении целых групп.
«Не волнуйся, — говорил я Нитьянанде Чаттерджи. — Ты нес столько чепухи, что теперь без труда сможешь погрузиться в глубочайшее безмолвие».
Так и случилось. В университете все поражались. Никто не мог в это поверить. Все гадали, что же такого я с ним сделал. К нему подходили, заговаривали, а он отвечал: «Хватит уже. Когда мне хотелось поговорить, все отворачивались, а теперь мне уже не хочется. Оставьте меня в покое».
Ему предложили повышение, но он отказался от места и ушел на пенсию, чтобы семье хватало на жизнь, а он мог оставаться в безмолвии. Я встретил его лет через десять. Он полностью преобразился и выглядел так молодо... Он был похож на свежий бутон розы, такой свежестью дышало его лицо! И он по- прежнему молчал. Приходил, сидел у меня часами, но молчал.
Разум — просто прибор. Он может работать, может отключаться. И вопрос лишь в том, что он должен быть слугой, а не хозяином. Как слуга, он великолепен; как хозяин — опасен. Станьте вы его хозяином.
Медитацией нельзя заниматься. В ней можно только пребывать. Это не занятие, а бытие; не дело, а состояние.
Это случалось много раз: ко мне приходили атеисты и спрашивали: «А я могу заниматься медитацией?» Господствует мнение, будто медитировать можно, только если веришь в Бога. Глупо так думать. С Богом медитация никак не связана. Наоборот, тем, кто верит в Бога, медитировать намного труднее. Мешает сама вера.
Тому, кто ни во что не верит, довольно легко остановить мышление. Верующему сложнее, потому что вера — это мысль. Это часть разума. Если искренне веришь в Бога, оставить мысли позади трудно, ведь это будет означать, что позади оставлена и вера. В этом смысле неверующие в выгодном положении.
Помните, кстати, что западное слово «медитация» само по себе внушает неверные представления. Мы вынуждены говорить: «медитировать на чем-то». Нужен какой-то объект, на котором медитируешь, — тут и кроется проблема. На Востоке используется другое слово — дхьяна. Дхьяна не подразумевает сосредоточения на чем-то; это, скорее, отбрасывание любого содержания, чистое бытие. Дхьяна не требует объекта, это его отсутствие, сознание без содержимого. Отбрасывается всё — нети-нети, «ни то, ни это». Отбрасываются все мысли, хорошие и дурные. Что остается, когда нет мыслей? Только вы сами. Это и есть
