избранных и признавал негодными всех остальных.
Сложность, конечно, состояла в том, чтобы узнать, кто является избранным. В мире, в котором доктрина Фихте была бы повсеместно принята, каждый человек думал бы, что он «благородный», и присоединился бы к определенной партии людей, подобных ему самому, чтобы разделить часть своего величия. Эти люди могут принадлежать к его нации, как в случае с Фихте, или к его классу, как это происходит у коммунистического пролетариата, или к его семье, как у Наполеона. Не существует объективного критерия «благородства», кроме успеха в войне, поэтому война – необходимый результат этой доктрины.
Мировоззрение Карлейля, в основном, выводимо из мировоззрения Фихте, который имел на него сильное и единовластное влияние. Но Карлейль добавил нечто, что с тех пор стало характерной чертой всей школы: разновидность социализма и заботу о пролетариате, в основе которой на самом деле лежала неприязнь к капитализму и нуворишам. Карлейль делал это так хорошо, что ввел в заблуждение даже Энгельса, чья книга об английском рабочем классе 1844 г. упоминает его с наилучшей похвалой. Учитывая это, мы едва ли можем удивляться тому, что множество людей поверили в социалистический фасад национал-социализма.
Карлейль, на самом деле, все еще продолжает одурачивать людей. Его «культ героя» звучит очень возвышенно. Мы нуждаемся, говорит он, не в выборах парламента, а в «королях-героях, да и весь мир не без героев». Чтобы понять это, нужно изучить воплощение данных идей в действительности. Карлейль в книге «Прошлое и настоящее» показывает аббата XII в. Самсона как пример, но любой человек, не желающий принимать это на веру, прочитав «Хроники Жослина Бракелонда», обнаружит, что аббат был беспринципным негодяем, сочетавшим в себе пороки деспотичного лендлорда с недостатками мелочного крючкотворца-стряпчего. Другие герои Карлейля, по меньшей мере, так же сомнительны. Кромвелевская резня в Ирландии подвигла его на следующее замечание: «Но во времена Оливера (Кромвеля) продолжала существовать вера в Божью кару, во времена Оливера не было еще безумной тарабарщины „упразднения Главного наказания“, жан-жаковской филантропии, и всеобщая притворная чувствительность в этом мире все еще так же полна греха… Только в последнем декадентском поколении…, может быть, такая беспорядочная мешанина Добра и Зла во всеобщую слащавость окажет воздействие на нашу землю». О большинстве других его героев, таких как Фридрих Великий, Д-р Франсиа и губернатор Ирландии, необходимо сказать, что их общей характеристикой была жажда крови.
Те, кто все еще думают, что Карлейль был в некотором смысле более или менее либералом, должны прочесть его главу о демократии в книге «Прошлое и Настоящее». Большая ее часть занята восхвалением Вильгельма Завоевателя и описанием славной жизни, которой наслаждались крепостные в его время. Затем следует определение свободы: «Истинная свобода человека состояла в том, чтобы понять правильный путь (или его силой заставляли понять этот путь) и идти по нему». Затем он переходит к утверждению, что демократия «означает отчаяние найти героев, чтобы управлять народом, и довольствуется только желанием иметь их». Глава заканчивается утверждением, сделанном красноречивым пророческим языком, о том, что когда демократия исчерпает свое существование, все равно останется проблема, а именно «поиск правительства вашими Истинными Руководителями». Есть ли во всем этом хоть одно слово, под которым бы не подписался Гитлер?
Мадзини был более умеренным человеком, чем Карлейль, с которым он расходился во мнениях по поводу культа героев. Не отдельный великий человек, но нация была объектом его поклонения, и, несмотря на то, что он ставил Италию выше всех, он отводил определенную роль и каждой европейской нации, за исключением ирландской. Тем не менее, Мадзини, как и Карлейль, полагал, что долг должен быть превыше счастья, даже всеобщего счастья. Он думал, что Бог открыт для любого человека, что правильно; необходимо только, чтобы каждый подчинялся закону морали так, как он его чувствует в своем собственном сердце. Мадзини никогда не сознавал, что разные люди могут искренне по-разному понимать предписания морального закона или что он на самом деле требует того, чтобы другие действовали в соответствии с его откровением. Он ставил мораль над демократией, говоря: «Простое голосование большинства не утверждает верховную власть, если оно очевидно противоречит высшим моральным заповедям… воля людей священна, когда она толкует и применяет моральный закон, она недействительна и бессильна, когда отделяет себя от закона и только представляет капризы». Это также мнение и Муссолини.
Один-единственный важный элемент был с тех пор добавлен к доктрине этой школы, а именно: псевдодарвинистская вера в «расу». (Фихте сделал немецкое превосходство вопросом языка, а не биологической наследственности.) Ницше, который, в отличие от своих последователей, не был националистом или антисемитом, применял теорию только в отношении различных индивидуумов: он хотел, чтобы неполноценным людям препятствовали иметь детей, и надеялся, с помощью методов собаковода, вывести расу сверхлюдей, у которых будет вся власть и для чьей только пользы будет существовать остальное человечество. Но в дальнейшем писатели с похожими взглядами пытались доказать, что все превосходное связано с принадлежностью к их собственной расе. Ирландские профессора пишут книги, чтобы доказать, что Гомер был ирландцем; французские антропологи предоставляют свидетельства того, что кельты, а не тевтоны, были источником цивилизации в Северной Европе; Хьюстон Чемберлен доказывает во всех подробностях, что Данте был немцем и что Христос не был евреем. Подчеркивание расы было повсеместным среди англо-индусов, от которых империалистическая Англия подхватила эту заразу благодаря Редьярду Киплингу. Вместе с тем антисемитские настроения никогда не были значимы в Англии, хотя англичанин Хьюстон Чемберлен был по большей части ответственен за создание фальшивого исторического базиса для этих настроений в Германии, где они существовали еще со времен Средневековья.
О расе, если в это понятие не вмешивать политику, достаточно было бы сказать, что ничего политически важного о ней не известно. Как вероятность можно принять то, что существуют генетические психические различия между расами, но определенно можно сказать, что мы еще не знаем, в чем эти различия заключаются. Во взрослом человеке влияние окружающей среды скрадывает наследственность. Более того, расовые различия среди различных европейцев не столь явны, как между белыми, желтыми и черными людьми. Не существует отчетливых физических характеристик, по которым можно было бы с уверенностью выделить представителей различных современных европейских наций, так как все мы произошли в результате смещения различных племен. Если даже какой-то один народ и достигнет умственного превосходства, каждая цивилизованная нация сможет выставить вполне обоснованное утверждение, которое докажет, что все притязания одинаково необоснованны. Возможно, что евреи стоят ниже немцев по развитию, но также возможно, что немцы по своему развитию находятся ниже евреев. Использование же в таком вопросе псевдодарвинистского языка совершенно антинаучно. К чему бы мы ни пришли в будущем, в настоящем у нас нет достаточных оснований для того, чтобы отдавать предпочтение одной нации в ущерб Другой.
Все это движение, начиная с Фихте, служит методом поддержания чувства собственной исключительности и жажды власти посредством утверждений, в пользу которых не говорит ничего, кроме того, что они тешат чье-то самолюбие. Фихте нуждался в доктрине, которая заставила бы его чувствовать превосходство над Наполеоном;
Карлейль и Ницше были слишком болезненны, поэтому искали компенсации в мире фантазии; британский империализм эпохи Редьярда Киплинга возник из-за стыда за потерю промышленного лидерства; а гитлеровское безумие нашего времени – это паутина мифа, в котором немецкое Эго пытается противостоять Версалю. Ни один человек не рассуждает здраво, когда его самолюбие жестоко задето, и те, кто умышленно унижают нацию, должны быть благодарны только сами себе, если она становится нацией безумных.
Это навело меня на мысль о тех причинах, которые лежат в основе широкого распространения иррациональной и даже антирациональной доктрины, анализируемой нами в данной статье. Во все времена существуют всевозможные теории, проповедуемые всевозможными пророками, но популярными становятся те, которые учитывают настроения, создаваемые обстоятельствами времени. Доктрины современных иррационалистов, как мы видели, характеризуются следующим: подчеркиванием воли как противоположности мысли и чувству; прославлением силы; верой в интуитивное «постулирование» предположений в противовес наблюдениям и индукции. Это состояние ума – естественная реакция тех, кто имеет привычку управлять современными механизмами, такими как аэропланы, а также тех, у кого меньше
