«Выходит, на четырех обширных группах самый яркий пример того, как перемена внешних обстоятельств, появление травы — sich wiederspiegelt im Thierreich45».
Владимир Онуфриевич понимал, что сделал открытие высочайшего класса! Бесчисленное разнообразие форм животного мира, особенности строения всех этих «бестий» вроде гиппопотама и слона, антилопы и свиньи, носорога и жирафа, без труда объяснялись при тщательном сравнительном изучении их ископаемых предков вместе с образом их жизни и особенностями потребляемой ими пищи.
Правда, исследовав изменения, какие претерпели копытные вследствие перехода к травоядению, Ковалевский обнаружил целый ряд «исключений» из установленного правила. Примерами их были тапиры, носороги, трагулиды (у них не произошло ожидаемых изменений в строении зубов), а также верблюд, у которого зубы подрастают, но особенности черепа таковы, что челюстная кость не смогла отодвинуть назад мозговую коробку. В связи с этим Ковалевский назвал верблюда «живым протестом» против своего обобщения.
Но ученый показал также, что этот «живой протест» вымирает. И все остальные «исключения» — это как бы пережившие самих себя ископаемые! Ковалевский отстаивал мысль о том, что животный мир надо изучать в разрезе геологического времени, учитывая не только его настоящее и даже не только прошлое, но и будущее. И дал четкие ориентиры, позволяющие прогнозировать эволюционное развитие многих групп животных далеко вперед.
«Введение» к монографии об антракотерии, превратившееся незаметно в совершенно самостоятельный и притом наиболее значительный труд Ковалевского, поражает не только богатством идей, их емкостью и содержательностью, но также необычайным своеобразием. Научная основательность в нем органично сочетается с публицистичностью. Этот первый очерк эволюционной палеонтологии копытных устремлен в будущее, и одновременно в нем содержится глубокий анализ истории научной палеонтологии со времени Жоржа Кювье. Не только основные идеи Ковалевского, но также те, что высказаны попутно, не устарели и сегодня, а некоторые из них стали отправной точкой многих научных направлений.
Установив непреложную связь между строением скелета животного и образом его жизни, характером питания и другими «экологическими», как мы говорим теперь, особенностями, Ковалевский заложил основы новой науки, которую мы называем палеоэкологией...
Говоря об «иррадиации», то есть о том, что эволюционное развитие исходного типа идет по различным направлениям, он тем самым сформулировал один из важнейших биологических законов, который впоследствии был развит и обоснован американским ученым Осборном.
Схема генетических связей известных в ту пору копытных, впервые предложенная Ковалевским, довольно скоро устарела. Иначе и быть не могло: ведь число известных науке ископаемых животных увеличивалось очень быстро. Но тем ярче обозначилось нетленное значение примененного Ковалевским метода.
«Для прогресса науки самое важное — правильное рассуждение, — писал Осборн о работах Ковалевского, — лучше пусть будут ложные конечные выводы [...], полученные правильным путем, чем правильные результаты, случайно добытые ложным методом». Трудами Ковалевского, по утверждению Осборна, «открылась новая эра в палеонтологии млекопитающих», ибо они «смели всю сухую, традиционную, европейскую науку об ископаемых».
Невозможно исчерпать все богатство содержания работ Ковалевского. Даже Л.Ш.Давиташвили, посвятивший добрую половину своей объемистой книги подробнейшему обзору его научного наследия, вынужден был признать, что изложил «лишь ничтожную долю» открытий и идей Владимира Онуфриевича. «Выбрать наиболее важное трудно: в его работах все поучительно, все глубоко интересно», — констатировал биограф, и мы можем лишь присоединиться к этому выводу.
В наследии классика — будь то науки или искусства — всегда остаются «непрочитанные» страницы. Ковалевский, например, подчеркивал, что в эволюции современных животных важнейшую роль играет деятельность человека, который «всеми своими средствами, даваемыми ему в руки цивилизацией, энергично вступает в борьбу против животного царства».
«Человек выступает уничтожающе и порабощающе, — писал Владимир Онуфриевич, — и я думаю, что в конечной судьбе копытных нельзя более сомневаться; то, что не может быть подчинено, что не может быть одомашнено, то истребляется, и спустя несколько столетий (что следует считать одним мгновением в истории Земли) большинство из ныне живущих форм, возможно, будет встречаться лишь в виде редкостей в зоологических садах будущего».
Сказано, кажется, с предельной ясностью. И тем не менее ни А.А.Борисяк в 1928-м, ни Л.Ш.Давиташвили в 1946 и 1951 годах не обратили внимания на это научное предвидение. Опасность, о которой предостерегал Ковалевский, человечество стало осознавать лишь в самые последние годы, то есть он опередил свое время почти на столетие.
Завершая работу над «Введением», превратившимся в самостоятельный труд под названием «Опыт естественной классификации ископаемых копытных», и решив опубликовать его отдельным выпуском, Ковалевский позволил себе «одну нескромность» и написал Дарвину, что свой труд хотел бы посвятить ему.
К даунскому отшельнику нередко обращались с подобными просьбами. Но, несмотря на неиссякаемую доброжелательность, он редко давал согласие, ибо считал невозможным заочно одобрять неизвестные ему работы. Ковалевскому же он ответил:
«Мой дорогой сэр. Благодарю Вас за Ваше чрезвычайно интересное письмо. Вашу статью в «Известиях Королевского общества» я считаю очень ценным вкладом в науку, и, если бы Ваш адрес был мне известен, я написал бы Вам тогда же.
Но что гораздо важнее моего личного мнения, это то, что профессор Флауер46, по моим сведениям, цитирует некоторые из ваших обобщений на своих лекциях и вообще с ними согласен.
Мне чрезвычайно приятно слышать, что Ваши дальнейшие исследования протекают успешно.
Посвящение, о котором Вы говорите, будет для меня очень лестно, и я смотрю на него как на высокую честь.
[...] Мне ясно, что и Вам, и Вашему брату предстоит большое будущее, каждому в своей области».
«Дальнейшее развитие и расширение изложенных Вами основных принципов, — написал Ковалевский в посвящении, — их фактическое обоснование посредством ясных, недвусмысленных примеров неизбежно должны способствовать направлению палеонтологической науки на новые пути, и я с уверенностью смотрю на близкое будущее, когда происхождение всех существ можно будет воспроизводить так же просто и ясно, как происхождение группы, которой я здесь занимался. Многие из этих линий развития удается, хотя еще в очень неясных чертах, уже теперь набросать, и я смею надеяться, что мне в будущем будет дозволено обсудить некоторые из этих вопросов совместно с Вами в гостеприимном отшельничестве в Дауне, как это было и с некоторыми из обсуждаемых здесь вопросов».
Тяготившие Владимира и Софу «взаимные отношения», «несвобода», «ненормальное положение», одиночество, душевная тоска, которую, как выяснилось, не могут заглушить даже самые выдающиеся успехи в науке, будь то математика или палеонтология, и многое, многое другое, что было порождено «однажды сделанной глупостью», — все это легко разрешалось само собой, стоило лишь брак «по надобности» превратить в брак «по велению сердца».
Что ж! У них было достаточно времени, чтобы испытать себя.
Прожив в Берлине всего три дня, Владимир написал брату, что очень хочет остаться там на все лето, но над ним «дамокловым мечом висит поездка в Южную Францию», поэтому Софа шлет его «отделать все это дело теперь, чтобы быть вольнее осенью».
Удивленный внезапной и столь резкой переменой в душевном хозяйстве брата, Александр позволил себе осторожный вопрос. Ответ Владимира гласил:
«Относительно моих домашних или внутренних дел ты отчасти прав. Мы во многом не сходимся с Софой, особенно в занятиях, и пробовали, чтобы отвыкнуть друг от друга и испытать себя, не видаться
