Старик покачал головою.
— Я сам врач, — сказал он. — Уже восемь дней, как смерть подстерегает меня. Конец мой близок. Во мне остались живы, быть может, только несколько мозговых клеток. Они — хранители моей последней воли. Пройдет немного минут, и все будет кончено …! Но я могу теперь умереть спокойно. Ты — человек, достойный доверия, Паквай. Твое имя известно по ту сторону Аконкагуаnote 7. Но теперь оставь меня в покое… Как хорошо старому человеку уснуть!..
Около двух часов просидел Паквай у изголовья умирающего Раймонда Сен-Клэра. Он отгонял от него насекомых и заслонял его от жгучих лучей солнца, меж тем, как тяжелое дыхание старика становилось все тише и тише.
Вдруг умирающий приподнялся, опираясь на руки.
— Инеса! — воскликнул он, — берегись черного Антонио! Проклятие ему и всему его роду!
Со стоном он упал навзничь. Судорога, сводившая черты его лица, стихла, и лицо приняло мягкое и ясное выражение, в то время как жизнь медленно отлетела от старика. Бледные губы его двигались, словно шепча что-то. Он теперь был далеко, далеко, в ином времени. Быть может, сидел он у кафедры Пастера и повторял слова учителя: прекрасно умереть за великое знание.
Через несколько минут Паквай поднялся. Он долго стоял, склонив голову. Ни один звук не нарушал окружавшей его торжественной тишины.
Только высоко в небе кружился кондор, далекий и величавый.
ГЛАВА III. Хирург
Операция была окончена.
Высокий, сильный доктор, целой головой превышавший всех ассистентов, умывал окровавленные руки в то время, как уносили пациента.
Сестра милосердия подошла к нему,
— Пятнадцать минут, — сказала она отрывисто.
Хирург, довольный, кивнул головой.
— Идет, идет, — сказал он спокойно, — а как с наркозом?
— Больной уже проснулся. Он вполне благополучен. Это необыкновенно симпатичный, терпеливый юноша. Его мать здесь и желает говорить с доктором.
— Я сейчас приду.
В приемной стояла высокая, бедно одетая женщина в черном. Она была очень бледна, а покрасневшие глаза и нервно трепетавшие руки свидетельствовали о бессонных ночах. Ее низкий приятный голос дрожал, когда она обратилась к доктору с ясными голубыми глазами.
— Ну что? Как?..
— Это тяжелый случай, сударыня. Операция прошла прекрасно. Остальное должны довершить туберкулезные врачи.
— Я не совсем понимаю…
— Как вам известно, у вашего сына сильно затронуто одно легкое. Это легкое мы изъяли из употребления, удалив несколько ребер.
— Все это кажется мне ужасным!
— Почему? Лучше освободиться от больного органа, который мешает и причиняет вред. Многие люди, — старые и молодые, живут с одним легким и чувствуют себя великолепно… А ваш сын, я думаю, будет совсем здоров. Это также мнение специалиста по легочным болезням, который присутствовал при операции. Никаких излишеств. Если он обладает спокойной и уравновешенной природой, он проживет дольше, чем кто-либо из нас.
Бедная женщина словно помолодела на десять лет. Она схватила руку доктора и горячо пожала ее.
— Как мне благодарить вас! — промолвила она, — Это мой единственный сын, и я вырастила его моими трудами. Сегодня — самый счастливый день в моей жизни!
Она быстро отвернулась, чтобы скрыть слезы радости, выступившие на ее глазах.
Доктор посмотрел на нее. Уже не было перед ним пожилой, измученной матери — словно молодая девушка, выбежала она из серой больничной комнаты.
Но хирург не торопился.
В глубоком раздумий вышел он из громадной больницы, на фасаде которой виднелась вывеска красного креста.
Был восхитительный весенний день, и воздух словно трепетал радостью всевозможных обещаний.
— Здесь — дорога к настоящей жизни, — словно говорил ему фиорд. — Приди ко мне, и я подарю тебе новые приключения, новые чувства и новую весну!..
Врач горько усмехнулся и медленно пошел вниз по широкому шоссе. Никогда он не ощущал так ясно, как в эти норвежские весенние дни, что он сидит в клетке, красивой, раззолоченной, с будничным, обычным уютом, в клетке, которая так мало соответствует его непрерывному стремлению, его тоске по чужим странам, где найдется место для его силы и отваги.
В конце концов, здесь, дома, в столице Норвегии, он чувствовал себя не лучше, чем тот человек с одним легким. Здесь было достаточно воздуха, здесь было солнце над фиордом и скалами. Но посреди всего этого великолепия повсюду кишели досадно люди с их обывательскими интересами.
Великан-доктор продолжал свой путь по городу и, наконец, вошел в Театральное кафе. Он заказал чашку кофе и газету. Кофе показался ему достаточно крепким. Газета угнетала его политикой, финансовыми процессами, ненужными концертами. Крупные заголовки, мелкие события, — все наводило на него тоску своим мещанским благополучием.
Он отбросил газету. Заплатил и вышел. Та чудесная, полная богатырских сил страна, что называется Норвегией, задыхается под гнетом лицемерной действительности. Она носит на челе знак приключений, но их давно уже нет в ее жизни.
Он медленно пошел по направлению к Дворцовому Холму. Воздух словно пел в его ушах. Сильнее, чем когда-либо, он ощущал чей-то зов. Словно какое-то нетерпение зудило под его кожей. Он ясно чувствовал, что снова наступает время уехать далеко, далеко отсюда. Это чувство уверенности, не раз приходившее к нему в течение богатой событиями жизни, охватило его на миг с такой силой, что он уже ожидал какого-то события, которое должно произойти здесь, между деревьями Дворцового парка. Но так как ничего не случилось, он ускорил шаги, и через несколько минут большие чугунные ворота его жилища в квартале Гомансбюен с шумом захлопнулись за ним.
Стоя в маленьком саду, он с удивлением посмотрел вокруг себя. Ему показалось, что сад странным образом встрепенулся и ожил. У стены стоял бюст человека с широким лицом и опущенными веками. Казалось, большое лицо улыбалось ему.
— Ну, Иенс, — сказал он старому матросу, встретившему его в холле, — что новенького?
Старик покачал головой.
Доктор почувствовал почти разочарование. Итак, на этот раз инстинкт обманул его.
— В вашей рабочей комнате лежит несколько писем, — промолвил достойный фактотум и принялся за чистку медных прутьев перед окнами.
Доктор сейчас же поспешил в «святая святых». На письменном столе, под бронзовым кулаком, лежало толстое письмо, имевшее такой вид, словно оно прошло множество почтовых испытаний. Конверт был истрепан и покрыт пятнами. Ряд штемпелеванных марок указывал на то, что письмо пришло из Асунсиона, столицы Парагвая. Непохоже было, чтобы доктор спешил открыть это письмо. Он взвесил его на руке с выражением напряженного любопытства в глазах. Там, внутри большого грязного конверта, дремало приключение. Он не ошибся.
— Паквай, — пробормотал он, завидев крупные беспомощные буквы.
