рабочих гавани и купающихся ребят, не было никого, кто бы обратил внимание на это своеобразное причаливание.
Несмотря на то, что моторная лодка и ее команда были, очевидно, в беспомощном состоянии, оба друга все же приближались к ней с большой осторожностью. Они оба знали по многолетнему опыту, что смертельно раненный хищник опаснее здорового. Но они скоро обнаружили, что человек, которого они искали, был совершенно безвреден. На дне лодки лежала с распростертыми руками огромная фигура в обожженном платье, покрытая густым слоем темно-коричневой пыли.
Карсон прыгнул на борт, и бледно-голубой отсвет стали сверкнул в его рукаве. Он с горевшими от ненависти глазами нагнулся над потерявшим сознание человеком. Хуамото опустил руку ему на плечо.
— Если это черный Антонио, то мы должны из его собственных уст услышать все, что он знает об экспедиции Фиэльда.
Карсон помолчал немного.
— Эх, лучше было бы задушить его теперь, когда он полумертвый, — сказал он наконец. — Черный Антонио не принадлежит к числу тех людей, которые делают разные признания на смертном одре. Но можно попытаться… Будь готов, если этот дьявол вздумает кусаться.
Тут боксер подошел к лежавшему бочком человеку и повернул его тяжелое тело.
Показалось крупное темное лицо, испещренное глубокими ожогами.
— Это — не Антонио, — простонал Хуамото… — Я думаю…
В эту минуту обгоревший человек открыл глаза, они были синие и светлые.
— Это мой сеньор, — завопил негр… — Это мой доктор… Но на кого он похож!..
Фиэльд с трудом приподнялся на одну руку и произнес хриплым голосом:
— Скорее в больницу… Инеса и Паквай очень больны….. Застигнуты землетрясением… Шли по раскаленной золе…
— А черный Антонио?
— Умер, — ответил Фиэльд и закрыл глаза… — Скорее, скорее… Инеса и Паквай… Я еще держусь.
Тогда Хуамото возвысил голос и принялся кричать.
Ни один боевой клич какого-нибудь вождя делаваров из индейских романов Купера не разбудил бы так быстро жителей гавани Иквитоса. Словно муравьи, они выползли из каждого дома, и вскоре сотни готовых помочь рук протянулись к раненым, чтобы перенести их в больницу.
Под пледом Кид Карсон отыскал Инесу Сен-Клэр, почти уцелевшую от огня, но в глубоком, подобном смерти, обмороке. Подле нее лежал сильно обгоревший Паквай, индеец племени тоба, со спокойной и счастливой улыбкой на устах. Он был мертв.
ГЛАВА XXXVII. Жизнь и смерть
Две недели после того, как Фиэльд был помещен в госпиталь Иквитоса, маленький городок сделался центром сенсации, приведшей туземцев в состояние аффекта. Прямо из Лимы прилетел аэроплан. Он перелетел через одно из ущелий Кордильер и привез с собой в качестве пассажира маленького нервного человечка, страдающего астмой, который страшно спешил. Он захватил с собой толстую пачку бумаги, стенографа и пишущую машинку. В течение одного часа от его деятельности чуть не лопнули телеграфы как с проволокой, так и без проволоки, и его собственная особа.
Но когда он, наконец, отыскал трактир Кида Карсона и укротил приступ астмы основательным количеством коктейля, он оказался несмотря на свое утомление, в прекрасном расположении духа. Редактор репортажного отдела при газете «Комерцио» только что совершил подвиг журналиста, наполнявший его пылающей гордостью, которую ничто не могло охладить, кроме разве только ледяного коктейля. Старый добродушный Ла Фуэнте получил вдруг в собственные руки нити, которые были достаточно просты, чтобы свалить его с табурета новоизбранного президента. Он чувствовал себя способным снова поднять славные традиции прошлого газеты «Комерцио», а именно: защищать борьбу за свободу и прочищать авгиевы конюшни. Для такого дела требовался чистый и неподкупный человек, который бы не считался с общественным мнением.
Старый перуанец проснулся и вдруг почувствовал себя пионером нового Перу, который, сознательный и крепкий, вырастал среди остатков преследуемого народа. И в то время как Ла Фуэнте сидел в комнате гостиницы перед пишущей машинкой, ему казалось, что страна, которую он так любил, протягивала свои объятия из скал Кордильер к западу и востоку, — от Тихого океана и до Атлантического, — намереваясь построить государство, достаточно сильное, чтобы противостоять северному натиску. Но такое государство должно быть очищено от политических авантюристов и бандитов, бывших последним оплотом реакции в этой измученной революциями и интригами стране.
Сенсационная новость, которая завтра будет предметом передовицы в «Комерцио», касалась пока лишь известной фирмы адвоката Мартинец. Но Ла Фуэнте знал, что этими разоблачениями он разрезал нарыв, который целыми годами наливался гноем подкупа, грязной подлости и мошенничества. И против всего этого разложения он намеревался поставить замечательную личность Раймонда Сен-Клэра, отважное путешествие его и его внучки, переживания обоих среди кровожадных пигмеев в огнедышащих горах Копомамаса.
Ла Фуэнте был очень огорчен, что он не мог поместить имя доктора в этом докладе. Но чужестранный доктор, находившийся до сих пор в госпитале, где он был похож на исполинский дуб после лесного пожара, потребовал с очень странным упорством, чтобы его имя не упоминалось. Он даже поставил это желание условием сообщения тех сенсационных известий, которые в течение нескольких часов должны были потрясти всю Лиму не хуже землетрясения.
Каморра, в которой Мартинец, этот, казавшийся столь почтенным, старик, состоял главою, а черный Антонио — рукою, должна была погибнуть в последней борьбе, и «Комерцио» торжественно отпразднует свою победу.
Но в то время, как Ла Фуэнте, усталый и изнеможенный, лежал в своей качалке и мечтал о будущем Перу, большая фигура, пошатываясь, вышла из больничных ворот. Лица нельзя было рассмотреть, так как оно было покрыто повязками. Но то было, без сомнения, важное лицо, так как главный врач сам провожал его.
— Вы, вероятно, сами понимаете, что надо быть осторожным, доктор Фиэльд, — промолвил испанский врач, — вам еще далеко до выздоровления.
Норвежец кивнул головой.
— Я беру на себя всю ответственность, — сказал он устало, — мое положение совершенно особого рода. Я плохой пациент. В мою специальность не входит лежать в постели и мучиться от бездеятельности. Главный врач улыбнулся.
— Вы вовсе не были плохим пациентом, вы, наверное, страшно страдали, а между тем, я никогда не слыхал от вас ни единой жалобы. Таких людей редко можно встретить под нашими широтами.
— Страдания, — проговорил мечтательно Фиэльд, — это всего навсего хорошее предостережение.
— Какое?
— Что мы когда-нибудь будем иметь счастье умереть.
Главный врач посмотрел на своего пациента с легким сомнением.
— Вам это кажется несколько странным, — продолжал Фиэльд. — Несколько недель тому назад я встретил действительно старого человека. Он был моим и вашим коллегой. В свое время он состоял врачом при дворе Атахуальны. То был мудрый человек. Он открыл жизненный вечный двигатель и находился на пути к бессмертию.
В конце концов он превратился в протоплазму. Это эволюция в обратную сторону, — вечный круговорот жизни и смерти. Он мне сказал: человечество держит бессмертие в своих руках. Вечная жизнь не есть благо — это вечное увядание. Есть только одно великое счастье: в сознании, что мы смертны.
Испанский врач пристально посмотрел на своего пациента.
