царивший здесь, был настолько густым и едким, что заставил меня закашляться, однако — в тесноте, да не в обиде: по крайней мере, здесь хоть тепло было. А сейчас ради этого я бы еще и не такую вонь стерпел.
Я рванул дверь, пропахав ее нижним краем глубокую борозду в мерзлом земляном полу. Вовремя успел пригнуться: вообще-то рисковал с разгону врезаться лбом в дверную притолоку. Двери придорожных харчевен явно не рассчитаны на людей моего роста, за пять лет, проведенных в изгнании, я стал много выше, чем был прежде, и по меньшей мере вдвое тяжелее. Жаловаться, однако, было не на что: коль скоро при таком росте и весе узнать меня сложновато — пусть их, эти элласийские косяки, пусть я хоть каждый день так по-дурацки в них въезжаю!
Пока я сражался с дверью, Финн проскользнул мимо меня внутрь харчевни.
Высвободив, наконец, дверь, я захлопнул ее, едва не порвав заледеневших кожаных петель, проклиная нещадно того пса, который чуть было не сшиб меня, проскользнув у меня между ног. На миг я задумался о Сторре: ему-то, бедняге, придется искать ночлега в лесу. Но, к стыду моему, мысли о еде и питье для нас самих занимали меня сейчас много больше.
Я задвинул щеколду и мимоходом отметил, что на двери комнаты, в которой нам предстояло провести эту ночь, были в придачу еще и крепкие железные скобы для тяжелого дверного засова. Видно было, что пользуются им нечасто. Нам же это сделать придется — хватит с меня однодневных и ненужных знакомств, которые так легко завязываются в придорожных харчевнях и кабаках.
Финн уже ждал меня за столом, на котором также стояла одинокая свеча, только уже не горела: вместо пламени над ней клубился тяжелый вонючий дым. Финн позаботилcя, дело ясное. Эта привычка была у нас общей.
Я присоединился к нему, высвобождаясь из кожи и мехов. Хорошо, однако, хоть иногда чувствовать себя человеком, а не медведем, некоторое время просто наслаждаешься свободой движений. Я уселся на треногий табурет и принялся оглядывать зал. Финн был занят тем же.
Солдат здесь не было: Эллас — мирная земля. В зале собрались в большинстве своем фермеры, чье оживление было явно подогрето большим количеством выпитого вина, были здесь и странники, направляющиеся на запад и восток — элласийцы, хомэйны и жители Фейлиа — судя по их выговору. Из Кэйлдон не было никого — а это означало, что мы с Финном можем говорить на элласийском с выговором Кэйлдон, и никто не заподозрит, что мы не оттуда родом.
Кроме тех, кто мог узнать Чэйсули с первого взгляда. А в Эллас таковым мог оказаться любой.
Элласийцы — народ открытый, общительный, люди откровенные и простые.
Уверток они не любят, за что я им и благодарен. Я устал от всех этих выкрутасов, хотя при необходимости и сам их не чураюсь. Приятно, что хотя бы в харчевне тебя принимают таким, каков ты есть. Точнее, таким, каким ты хочешь казаться. Здесь я был странником, чужаком, путешествующим в одной компании с Чэйсули, но от этого прием не становился менее радушным. Однако ж, на Финна пару коротких взглядов они бросили: Правда, потом занялись своими делами, а об увиденном вроде как забыли.
Я улыбнулся. Трудно не обратить внимания на воина Чэйсули — однако в Эллас они все же встречаются не так уж редко. Здесь за Чэйсули не охотятся.
И тут улыбка сбежала с моего лица: я вспомнил, что в Эллас, охотясь на Чэйсули, часто приходят хомэйны…
Хозяин харчевни наконец появился, вытирая жирные руки о потрепанный дырявый фартук, и без того не блещущий чистотой. Говорил он с гортанным выговором Эллас, делавшим его речь немного неразборчивой, а голос у него был сиплый и ленивый. И тут я применил одну уловочку. Чтобы усвоить ее, мне потребовалось несколько месяцев тяжких усилий — однако все-таки я ее усвоил:
— Желаете пива или вина? — флегматично вопросил хозяин. — Есть красное кэйлдонское, сладкое белое из Фейлиа и славное местное вино из лучших виноградников Эллас…
Зубы у него были гнилые, однако улыбка показалась мне искренней.
— Уиска есть, хозяин? — осведомился я.
Грязно-серые брови поднялись: он обдумывал мой вопрос.
— Уиска, хм-м?.. Не, не, такого нет. Степняки ща с нами не торгуют, а все из-за того, что Эллас поддержала Кэйлдон в давешней войне.
В его светло-карих глазах явственно читалось, что он принял нас за уроженцев Кэйлдон: мой выговор только утвердил его в этом мнении. По меньшей мере, он считал кэйлдонцем меня, Финн не имел ни малейшего сходства с ними… разумеется.
— Чего еще желаете?
В неярком мутном свете глаза Финна казались почти черными, но я увидел, как в них вспыхнул огонек:
— Как насчет хомейнского меда?
Хозяин сдвинул серо-седые брови. В его коротко стриженных волосах была заметна сильная проседь, на щеке расплывалось пятно — видно, отметина какой-то давней, может, еще в детстве перенесенной болезни. В глазах его не было ни тени недоверия или подозрения, только неясное отвращение:
— Не-а, такого тоже не водится. Это же хомейнское пойло, как вы сами изволили сказать, а нынче мало что доходит сюда из Хомейны.
Несколько мгновений он разглядывал золотую серьгу в ухе Финна. Мне не составляло большого труда угадать мысли элласийца: мало что — и мало кто доходит сюда из Хомейны… если, конечно, не считать Чэйсули.
И — охотников за Чэйсули.
— Что, совсем худо с торговлей? — поинтересовался я.
Хозяин подергал завязки фартука, испещренного винными пятнами. Он быстро оглядел зал опытным взглядом — не нужно ли кому чего, — потом ответил:
— Оно, конечно, торговля идет помаленьку, да только не с Хомейной. С ентим их солиндским королем, с Беллэмом, значится, — он мотнул головой в сторону Финна. — Должно, ты знаешь об этом.
Финн не улыбнулся.
— Может, и так, — спокойно сказал он. — Но я покинул Хомейну, когда Беллэм выиграл войну, а потому мало знаю о том, что теперь происходит у меня на родине.
Элласиец долго изучающе разглядывал его, потом наклонился вперед, опершись на столешницу ладонями:
— Скажу я тебе, муторно видеть, до чего страну довели. Как только земля носит этого Солиндца! А тут еще этот, демоны его забери… чернокнижник-Айлини евойный, не к ночи будь помянут…
Итак, вот мы и мы добрались до вопроса, к которому я вел, не желая сам заводить об этом речь. Теперь, не поддержи я беседу и не начни задавать вопросов, я показался бы либо полным тупицей, либо подозрительным типом. Хозяин оказался разговорчивым, этим можно было воспользоваться.
— Разве Хомейна не счастлива ныне? — я спросил об этом скучающим тоном, без видимого интереса, просто — чужестранец, проводящий время за беседой, из вежливости задавший вопрос.
Элласиец загоготал:
— Счастлива? С чего бы это? Уж не с того ли, что на ее троне сидит Беллэм, а на горле лежит лапа Тинстара? Не, не счастлива она, вовсе нет… скорее, беспомощна. Мы тут много чего наслушались об огромных налогах и жестоких судьях. У нас-то, хвала небу, о таком слыхом не слыхивали, при нашем-то добром короле, — он хмыкнул и смачно сплюнул на земляной пол. — Слыхал я, будто Беллэм хочет союза с самим Родри, да только тот мараться не станет. Беллэм — жадная дрянь, Родри — нет. Нужен ему такой союз, как же — с его-то шестью сыновьями! он ухмыльнулся. — Слыхал я еще, будто Беллэм предлагает свою единственную дочь в жены аж самому Наследному Принцу, да только нужна она ему, как прошлогодний снег. Куинн может найти себе пару и получше, чем эта солиндская шлюшка Электра!..
Разговор перешел на женщин, как это всегда бывает в мужской компании. Но только до тех пор, пока элласиец не отправился заниматься нашим ужином. Больше о женщинах не было сказано ни слова: нас скорее занимала Хомейна. И Беллэм марионетка в руках Тинстара.
— Шесть сыновей… — размышлял Финн. — Будь царствующий дом более плодовитым, не быть бы Хомейне сейчас под властью Солиндца.
