Я начинаю думать, что ты становишься небрежным… Сначала ты порезал руку, теперь это…
Я отдернул ногу.
— Оставь. Не надо этого делать, — я поставил ногу на каменную стену и продолжил распутывать кожаные завязки. — Собирай вещи и оседлай жеребца… Я сейчас.
Она отвернулась, пошла к лошади, подбирая вещи и сумы, и больше ничего не сказала о небрежности, с издевкой или тревогой. А я снял сандалию, которая уже ни на что не годилась: меч, падая, разрезал кожаные ремешки прежде чем вонзиться в плоть.
Кромкой бурнуса я остановил кровь. Порез был не очень глубоким и кровь остановилась довольно быстро. Несколько дней и все пройдет бесследно
— хотя сандалия требовала починки. Но на это времени у нас не было. Оставалось только ехать босиком.
Я снял вторую сандалию и прошел по бугоркам песка и паутине травы к жеребцу. Сандалии я убрал в одну из сумок, потом повернулся, чтобы посмотреть на мой меч. Он спокойно лежал в грязи; четыре фута смертоносной яватмы.
Дел, напоследок осматривавшая оазис, покосилась на меня.
— Собираешься оставить его здесь?
— С удовольствием, — ответил я, — если бы мог. Но ты убедила меня, что это было бы не самым мудрым решением. Смотри, что он делает со мной, а если он попадет к кому-то другому… — я покачал головой. — Я слишком хорошо помню, что Чоса Деи в этом мече сделал с Набиром. Как он переделал ноги Набира, — я дернулся и стряхнул внезапный холодок. — Представь, что оно… он может сделать, если овладеет слабым человеком.
— Ты говоришь Чоса?.. — Дел задумалась, разглядывая меч. — Кончик все еще черный.
— И я начинаю думать, что он таким и останется, пока мы не освободим меч. И ты не хуже меня понимаешь, что это значит.
— Шака Обре, — выдохнула она.
— Шака Обре, — эхом отозвался я, — а с ним сила, которая сможет уничтожить Чоса Деи пока он не уничтожил меня.
5
Около часа мы ехали на Юг. По прямой линии, которая должна была привести нас точно в сердце Пенджи. Сам я пока не собирался входить в Пенджу, но кровожадный зверь капризен; благодаря частым песчаным бурям, которые на Юге называют самумы, Пенджа редко бывает там, где ее ожидаешь увидеть. Вездесущий ветер помогает ей двигаться. Все на ее пути, включая такую обыденность как границы — или город, или целый домейн танзира — поглощается песком. И поэтому иногда, как бы вы не старались избежать ее, Пенджа оказывается на вашем пути.
Я решил остановиться когда понял, что если мы проедем еще немного, скорее всего потеряемся. Потеряться на юге довольно легко, особенно если вы настолько глупы, что напрашиваетесь на это сами, путешествуя безлунной ночью, когда видны только звезды. По звездам легче выбирать общее направление, но они почти не освещают путь.
Так что мы остановились. Дел спросила почему, я объяснил. Отчасти вспыльчиво, должен признать; настроение у меня было не лучшее, а когда я недоволен жизнью, я могу и нагрубить. Прямота в таких случаях не доставляет удовольствия. Хотя бывает со мной такое не часто; я по природе в общем-то личность терпеливая и уравновешенная.
— Ну хватит, — прорычал я. — Слезай, баска. Ты ему все почки отсидела. Весишь ты солидно.
Дел, сидевшая позади меня, напряглась, но сразу сделала то, что ей сказали: отодвинулась назад по крупу и соскользнула по хвосту.
— Ну? — спросила она через минуту. — Ты тяжелее меня. Ты слезать не собираешься?
Занятый распутыванием ремней моей перевязи от ремней фляги, прикрепленных перед моим коленом — я не дурак, я не стал одевать перевязь за спину, чтобы лишить меч возможности добраться до моей шеи — я ответил не сразу. Жеребец, в свою очередь, шумно фыркнул. Потом он встряхнулся. От души. С головы до хвоста.
— Ну аиды…
Встряхиваясь, лошадь не задумывается о всаднике. Она просто трясется как большая мокрая собака, только более энергично.
Вода во флягах заплескалась. Украшения уздечки зазвенели. В сумках что-то задребезжало. А у меня все суставы запротестовали. Их поддержали и внутренности.
— Пустоголовый, вислоухий козел… — я болезненно спрыгнул, потащив за собой перевязь и меч, и застыл, чтобы проверить, не отвалилась ли у меня голова. Только мне стало немного лучше…
— Ну? — спросила Дел.
— Ну что?
— Что будем делать?
— А сама не догадаешься?
Она всерьез задумалась.
— Остановимся?
— Молодец, догадалась! — искренне восхитился я и сделал шаг в темноту.
Дел поймала жеребца прежде чем он успел пойти за мной.
— Ты куда?
Неужели ей все нужно знать?
— У меня важное дело.
— Тебе снова плохо?
— Нет.
— Тогда что… а-а, извини.
— Не угадала, — пробормотал я. — В первую очередь главное.
Или пустяки на конец, в зависимости от того, кто вы и что собираетесь делать.
С мечом.
Моим мечом.
Чье настоящее имя было Самиэль: горячий, пустынный ветер, скрывающий силу бури.
Чья суть была извращена, и сделано это было человеком, известным как Чоса Деи, волшебником из легенды, обладавшим даром собирать могущественную магию. Должным образом собранная, она переделывалась и изменялась, чтобы служить ему.
За свою жизнь Чоса Деи много что переделал, даже большую часть Юга. Он переделывал людей.
И теперь ему нужен был я.
Я выскользнул из бурнуса, оставшись только в набедренной повязке и с ожерельем из когтей песчаного тигра. На мне не было даже сандалий; песок проходил между пальцами. Я долго стоял там, в пустынной темноте, сжимая перевязь. От одной простой мысли вытащить клинок из покрытых рунами ножен и вызвать его к жизни возникало покалывание в костях. Что-то похожее всегда происходило со мной, если рядом появлялась магия; она пробиралась даже в самые мелкие косточки и устраивалась надолго. От нее ныли зубы. Боль от магии была хуже похмелья.
Я чувствовал только бессилие. Мой голос был наполнен им.
— Проклятый богами, порожденный аидами меч… почему никто из этих Северян не мог одолжить мне клинок, а не заставлять меня взять — и самому создать — эту трижды проклятую штуку под названием яватма?
Пот сбегал по коже, по шрамам на ребрах. Я уже говорил, что слишком давно не мылся и ноздри тут же забил запах пота. Запах страха. И ядовитая вонь магии, которая застревала даже в зубах.
