пергаментный свиток. Сарио, стоявший возле полога и готовый сбежать по примеру Сааведры, с возрастающим интересом смотрел, как тза'аб расправляет пергамент. Бережно положив его на ковер и прижав уголки резными золотыми гирьками, старик поманил гостя.
Сарио взглянул на пергамент. И обмер.
— Матра,.. Матра эй Фильхо! — Неодолимая сила любопытства заставила его опуститься на колени. — Где ты… Откуда у тебя… Матра Дольча, да неужели это возможно?!
— Для Аль-Фансихирро нет ничего невозможного. И тут Сарио наконец уловил тему узора на ковре. На пергаменте он был целиком.
— Номмо Матра эй Фильхо!
— Ай, нет, — возразил старик. — Во имя Акуюба. Но Сарио было не до чужих имен и богов. Его била крупная дрожь, необъяснимый холод пронизывал до костей, до глубины души.
— Ты хоть знаешь, что это такое?
— Страница Кита'аба, — спокойно ответил тза'аб. — Верро Грихальва, твой родич, не целиком его уничтожил.
Сарио пожирал глазами текст, узнавал знакомый почерк, — он уже читал написанные этой рукой строки, хотя впервые видел эту страницу.
'Да, не все погибло… Кое-что Верро отослал домой”.
Да, кое-что Верро отослал домой, подарил семье. С великой гордостью и благоговением старик показывал страницу Фолио, доступного только иллюстраторам Кита'аба — самого священного текста тза'абов. Жители Пустыни считали Кита'аб ключом к своему Богу, а Грихальва — ключом к постижению своего Дара.
У Сарио в горле клокотал, рвался на свободу истерический смех. Он вспомнил, как тайком читал Фолио.
'Опять я забегаю вперед”.
Гуляющего люда на улицах и площадях не убывало. Сааведра добралась до сокало Грандо, затем до фонтана перед громадой собора. По-прежнему на мраморных ярусах и в чаше кишела детвора. Решительно растолкав малышей, Сааведра забралась на парапет, наклонилась и до плеч погрузила руки в холодную воду. Не думая о намокшей одежде, она зачерпывала воду и с шумом плескала себе в лицо.
Усталости, вызванной жарой и духотой, как не бывало; влага охладила кожу, но не погасила гнев. А в чем его причина, Сааведра не понимала. Старик — всего лишь старик, что он ей сделает? Ну и пускай знает, чья кровь течет в ее жилах. Об этом всем известно, ведь она — Грихальва. Не появись в роду Грихальва дети тза'абов, его бы все равно считали опозоренным из-за тех женщин, фрейлин герцогини Хесминии, похищенных воинами Пустыни.
Нет. Дело все-таки не в похищении, а в изнасиловании, в рождении полукровок. За это потом все кому не лень — и придворные, и святоши — издевались над несчастными фрейлинами, сживали их со свету. Всего лишь две из них не наложили на себя руки. И они не только выносили и родили детей, но и приютили сирот. А потом в Палассо Грихальва всем полукровкам позволили зачинать и рожать. “Екклезия предпочитала, чтобы все обесчещенные фрейлины умерли или отправились в изгнание, бросив детей на произвол судьбы”.
По ее щекам наперегонки бежали прохладные капли. Сааведра крепко — аж костяшки пальцев побелели — держалась за парапет, волосы распустились совсем и окунулись в воду.
'И не было бы тогда чи'патрос. А может, и нерро лингвы. И не ополчилась бы против нас екклезия. И не родилась бы Сааведра Грихальва. И Сарио”.
Веки смежились, слиплись влажные ресницы. Что сейчас делает, о чем говорит старик?
— Белиссима, — прозвучало рядом. — Вы тут одна?
Она вздрогнула. Солнце резануло по глазам, но она разглядела силуэт: высокий мужчина. Разглядела и одежду: скромная рубашка с закатанными рукавами и штаны для верховой езды. — Я сама себе хозяйка.
— Тем лучше.
— Почему? — подозрительно спросила она. — Тебе от меня что-то нужно?
Он рассмеялся.
— Что может быть нужно мужчине от женщины? Она тряхнула головой, откидывая назад мокрые локоны, и ухмыльнулась, когда он отшатнулся от брызг. Торопливо смахнула со лба капли, вытерла ладонями подбородок.
— Мало ли что! Но лишь такой мужчина, как ты, будет выпытывать у молодой женщины, одна она или нет. Он снова рассмеялся, на этот раз тише.
— Фуэга Весперра. Или я не правильно понимаю его суть?
— Тебя интересует вовсе не суть, — возразила она. — А первопричина праздника, его корень.
— О, ты меня раскусила… Ну так почему бы нам не отметить этот праздник самым подходящим образом?
— Я и хочу его отметить самым подходящим образом — одна. И предпочтительно дома.
— Ты жестока! По твоей вине я остаюсь десоладио!
— Но я и сама остаюсь десоладиа. — Она усмехнулась. — Какой пыл! Не остудить ли его в фонтане? — Она зачерпнула воды и плеснула ему в лицо.
— Канна! — взъярился он, и широкая ладонь стиснула ее запястье. — Как ты смеешь?! Утоплю!
— Нет, — послышался другой мужской голос. — Вряд ли. Номмо до'Веррада.
— До'Веррад… — Первый мужчина осекся и поспешил выпустить запястье Сааведры. — Все в порядке. Видите? Все в порядке.
— Вижу, — сурово произнес второй. — Можешь идти, Адеко, если угодно. Хотя это всего лишь дань вежливости. Мне угодно, чтобы ты ушел — командую здесь я.
— Адеко, сейчас, — торопливо согласился первый и скрылся с глаз.
Сааведра одарила своего заступника широкой улыбкой.
— Вы неплохо командуете. Сразу виден природный дар.
— Дар? — Он пожал плечами. — Что вы, это — имя. Оно здесь кое-что значит.
— Имя герцога? Ну еще бы!
— Нет, не герцога. Мое. Этот чирос меня узнал.
— Ваше? Но… Постойте-ка! — Сааведра шагнула в сторону, чтобы солнце не падало в глаза. Да, это он. Она уже видела его издали, а еще — на своем наброске, раскритикованном Сарио. И любимое ругательство Сарио тут же сорвалось с ее уст:
— Мердитто!
— Кто, вы или я? — Дон Алехандро криво улыбнулся. — А, скорее всего, он, этот грубый чирос.
— Ой! — испуганно воскликнула она, пристально глядя ему в лицо. — Ой, как же это я… Ваш нос!
— Мой нос? — Он дотронулся до указанного ею места. — А что с ним не так?
— Нет, не все так… Это я… — Она забормотала, оправдываясь:
— Тень не такая… И складочка вот здесь, видите? — Она коснулась своей переносицы. — Ее нет, я ее убрала.
— Убрала? — Он смотрел на нее в замешательстве. — Регретто, я ровным счетом ничего не понимаю.
— Не понимаете? Ах, да, конечно. — Она смущенно улыбнулась. — Придется начинать заново.
— Что начинать?
— Вас.
— Меня? — Он оторопело заморгал. — То есть.., как это? Как это вы начнете меня.., заново?
— С помощью мела, — объяснила она. — Или угля. Может быть, и до акварельных красок когда- нибудь дойдет… Писать маслом я не обучена.
