— Ха! — воскликнула женщина. — Меннинос, да на что мне ваши кошельки? Меня куда больше интересует то, что в гульфиках. — Рука зашарила энергичнее.
— Матра до'канна!
Алехандро не без труда поднялся и решительно отстранил женщину. Он даже не пытался выглядеть вежливым, хотелось лишь оказаться подальше от нее, и от спутников, и от таверны. А еще он вдруг понял, что ему опротивели пьянки, шлюхи и страшная головная боль по утрам. Он пресытился. Набил оскомину. Чувствовал себя старым, выжатым как лимон.
Он извлек из кошелька монету, бросил на испятнанную пивом скатерть.
— Это за всех. Гуляйте, пейте, а меня прошу извинить. Остальные возмущенно загомонили, пытались его усадить. Но Алехандро покачал головой и неторопливо высвободил эфес шпаги, зацепившийся за скатерть, когда он сгонял с колен девицу.
Только Лионейо Серрано не пытался его удержать, скосил не по годам злые глаза.
— А, ты опять к Грихальва, — с отвращением бросил он. — Приворожила тебя грязнуля чи'патро.
Голос его напоминал скрежет ржавого железа. Алехандро окаменел.
— Ты имеешь в виду художника? Она пишет мой портрет. Я ее нанял.
— Да знаем мы, какой из нее художник, — усмехнулся Лионейо. — Алехандро, она не просто чи'патро. Она балуется темной волшбой.
— Фильхо до'канна, — процедил Алехандро. — Если б я в это верил, не заказал бы портрет…
— Да неужто ты только портрет ей заказал? — Лионейо укоризненно покачал головой. — Брось, Алехандро. Кого ты хочешь обмануть? Знаем мы эту породу.
— Знаешь? Эйха, Лио, а мне кажется, я знаю породу Серрано. Вы пуще смерти боитесь потерять должность главного художника. А еще — лишиться первых санов в екклезии. Я не знаю, что твое семейство ценит выше власти.
Алехандро окинул остальных суровым взглядом; их явно смутила и напугала внезапная перемена темы. Значит, Лионейо не успел отравить их своим ядом. Что ж, и на том спасибо.
— Лио, вот что я тебе скажу. Чем мазать дерьмом настоящих художников, лучше принюхайся к работам своего кузена. От них смердит. И вовсе не он будет моим Верховным иллюстратором.
Это был удар ниже пояса, но Лионейо выдержал его не дрогнув. Алехандро даже не подозревал, что он настолько хладнокровен.
— Пей, Лио, — посоветовал наследник герцога. — Разбавь свою желчь горьким осадком забродившего вина, тебе не привыкать. Но не вздумай еще раз заикнуться при мне о чи'патро и темной волшбе.
— И о художниках? — До'Брендисиа ухмыльнулся — видимо, хотел разрядить атмосферу. — В добрый путь, Алехандро. Навести малютку.., пусть она напишет твой портрет. Нам ужасно интересно, на что она способна. — В его устах это не могло не прозвучать двусмысленно, однако Алехандро посмотрел на него с благодарностью.
'Эрмальдо До'Брендисиа известный грубиян и похабник, но вовсе не дурак”.
Алехандро покосился на женщину и подумал, что все началось с ее появления.
'Ты тоже не дура, просто тебе спьяну море по колено”.
Пампушка сразу потупилась. Как будто огорчилась, что из-за нее вспыхнула ссора.
Он покачал головой и подумал: “Это я дурак. Нашел развлечение…'
— Дольчо нокто, — коротко попрощался он и вышел из таверны.
Изящная ветка яблони, живые, сочные листья. Соблазн, Грезы, Прославление Его Величия.
Лавровый венок, символ Славы и Провидения. Кедр, олицетворяющий Силу и Одухотворенность. Побег мирта — Способность говорить с усопшими.
Пальмовая ветвь — Победа. Сосновая — Защита и Очищение. Сливовая — Верность.
И, наконец, грецкий орех, символ Разума и Полководческого искусства.
Иль-Адиб вынул все это из корзины, с которой ходил на рынок, и бережно уложил на зеленый шелковый плат. Уложил в строжайшем порядке — магия требует точности, иначе жди беды. Листья и ветки ложились друг на друга, соприкасались корой и прожилками, — чтобы слилась воедино, перемешалась их сила. И вот узор готов. Он безупречен.
Старик ощутил легкие судороги в животе. Волнение. Воодушевление. Согревающее душу предвкушение возмездия.
'Я так долго ждал, но что такое время для Великого Шатра Акуюба? Терпение всегда вознаграждается”.
Никто из тех, в чьих жилах текла кровь Пустыни и кого знал старик, не обладал таким терпением. И никто из них не дожил до его лет.
Но теперь кровь обновлена. Пусть она не чиста, пусть она смешана с вражьей, но это все же лучше, чем ничего. Кому и знать, как не Иль-Адибу, что две краски, смешиваясь, нередко дают новый, более сочный цвет. А тут рождается совершенно новое волшебство.
'Оно-то нам и нужно в этом молодом мире. Старое себя не оправдало, а новое даст нам силу. Новая кровь, новая магия, новый Пророк”.
В шатре сгущался, тяжелел воздух. Запах плотно уложенных друг на друга растений смешивался с ароматами розмарина и шалфея — их расточала медная чаша, стоящая на полу возле шелка. Непоколебимое Благочестие, Память, Любовь, Мудрость. Они дадут Иль-Адибу силу для служения Акуюбу. Для служения Тза'абу Ри.
Он достал из кожаной тубы свиток пергамента — страницу священного писания, расписанную великим мастером и преданным слугой Акуюба. Великолепные краски, восхитительные переходы оттенков, безупречная аккуратность черных линий, дивный блеск золота и серебра. Чудесный цветок Искусства и Волшебства. И теперь узоры Пустыни живут в сердце мальчика.
Иль-Адиб улыбнулся. Сарио уже не мальчик. Он теперь слуга Акуюба, в этом можно не сомневаться.
Старик развернул и разгладил страницу, прижал углы резными золотыми фигурками — символами Ордена. Густая зелень шелка — священный цвет Аль-Фансихирро; в лингве оскурре, в повторяющихся элементах бордюра — дыхание Акуюба, Волшебство. Сам по себе текст не обладает магической силой.
Здесь есть чему поучиться мальчику, вернее, уже не мальчику. Сарио даже сам еще не догадывается, кем он станет.
'Он немало узнал от меня, но еще очень много ему предстоит узнать”.
Иль-Адиб вдыхал священные запахи, читал знакомую тайнопись в сложных рисунках, недоступную тем, кто обделен внутренним оком. Смотрел на созданный его собственными руками магический узор и думал о том, что добился успеха.
Из новых веществ получились новые краски. Кровь тза'абов смешалась с кровью тайравиртцев; Дар ослабленного чумой рода, соединясь с внутренним оком Аль-Фансихирро, сотворил совершенно новую силу.
— Для Тебя, — тихо произнес старик на самом дорогом ему языке — лингве оскурре, языке Аль- Фансихирро. — Во имя Тебя, великий Акуюб, чтобы вновь поселился Ты в сердце Пустыни, в душе ее народа. Я создал Тебе нового Пророка. Да внемлет он гласу Твоему; да исполнит он чаяния народа своего; да станет он могущественнейшим Аль-Фансихирро.
Курились благовония. Он закрыл старые слезящиеся глаза, но тут же открыл — какое-то насекомое укусило в грудь. Хмурясь, он раздвинул полы халата, обнажил худую грудь с дряблой кожей.
Насекомого не было, но между ребрами у сердца выступила капелька крови.
Старый тза'аб обмер.
— Нет! Еще рано!
Капелька набухла и потекла. Хрупкие ребра раздвинулись и хрустнули, пропуская клинок, который находился далеко от шатра.
— Слишком рано… — простонал, испуская дух, дряхлый Иль-Адиба.
И слишком поздно.
