Она закрыла лицо руками и горько зарыдала. Но он уже ушел.
Глава 42
Первая осенняя буря была для Галиерры Веррада настоящим бедствием. Ветер расколол черепицу на крыше и забил осколками водосточный желоб, обнажив толевое покрытие, которое тут же отошло и порвалось. Когда начались дожди, дерево и штукатурка размокли от воды, выливавшейся из засоренного водостока. Капли превратились в струйку, струйка в ручеек. К полудню поток хлынул на чердак, о существовании которого все забыли.
Когда потоп был обнаружен, рабочие, рискуя жизнью, бросились латать крышу, менять черепицу и чистить водосток под струями хлещущего дождя. Слуги с бешеной скоростью вытирали тряпками воду, стекавшую по чердачной лестнице прямо в кладовку, где хранились менее значимые произведения искусства. Другие слуги спешили вынести картины из опасной зоны в помещение Галиерры. Сам Великий герцог Коссимио, напуганный возможным уроном, который могло понести семейное достояние, схватил лом и открывал ящики с картинами. Все Грихальва незамедлительно явились на зов. Первым прибежал Верховный иллюстратор Меквель. Когда он увидел, как пострадало прекрасное полотно Иверина Грихальвы “Обручение Клеменсо I и Луизы до'Кастейа”, его глаза наполнились слезами.
К счастью, это было единственной крупной потерей.
Все остальные повреждения свелись к покоробленным рамам и нескольким грязным пятнам. Все это легко можно было исправить. Главной опасностью оставалась плесень, но она была извечным врагом во влажном климате Мейа-Суэрты, и Грихальва знали, как с ней бороться. Они принесли множество мольбертов и расставили наиболее промокшие картины сушиться прямо в Галиерре. Остальные прислонили к стенам, — пока для них не будут сколочены новые ящики.
Таким образом Мечелла получила возможность изучать всю коллекцию картин до'Веррада. Во время спасательных работ Кабрал трудился в Галиерре, и она часто обращалась к нему по поводу какой- нибудь картины, из тех, что не выставлялись на памяти уже нескольких поколений. Здесь можно было теперь увидеть “Рождение” или “Венчание” некоего родственника до'Веррада, “Запись” на некую собственность Великих герцогов, многочисленные “Завещания”, пейзажи, иконы, портреты Верховных иллюстраторов — словом, все что только возможно, и Мечелла могла изучать хронику в свое удовольствие.
— Это, конечно же, только копия, — сообщил Кабрал, когда они разглядывали “Верховного иллюстратора Тимиуса Грихальву”. — Оригинал находится в нашей Галиерре вместе с другими портретами Верховных иллюстраторов. И если вы хотите сказать, что все они похожи, — эйха, вы правы! Все мы, Грихальва, рождены от кровосмешения. И в наши дни редкость, чтобы кто-нибудь родился с серыми или светло-карими глазами, светлой кожей или не таким огромным носом, как у всех остальных.
Он уныло потрогал свой нос.
— Я один из этих немногих — разве это нос!
— У тебя и глаза зеленоватые! По крайней мере, — поддразнила она его, — по этим признакам тебя можно отличить от твоих многочисленных кузенов. А как должны выглядеть настоящие Грихальва?
— Как Меквель, — сразу ответил он. — Чуть выше среднего роста, черные волосы, темно-карие глаза с длинными ресницами, темная кожа, которая никогда не обгорает…
— Мне остается только завидовать этому. Я собрала уже немыслимую коллекцию шляп!
— Кожа Грихальва и золотые волосы? Нет, ваша светлость, лучше всего вам выглядеть как есть.
— Эйха, я рада, что Тересса не темнеет — по крайней мере я больше не буду единственной блондинкой в Палассо! Что это там за картины?
Он боком протиснулся за вазой с розами — в Галиерре было полно народу — и наклонился над прислоненными к стене картинами.
— Ага, узнаю. Совсем ранние работы Грихальва. Вот это — “Рождение Ренайо”, брата герцога Хоао, умершего в возрасте четырех лет. Видите, тут нет окаймляющих рун? Никто не писал руны в то время. Верховный иллюстратор Сарио ввел их лет на пятьдесят позже.
— Он многое изменил в живописи Грихальва, правда? Кабрал улыбнулся ей через плечо.
— Я вижу, вашей светлости вовсе не надо записывать мои бесконечные лекции!
— Это вызов? — Она рассматривала картину, старательно применяя новые знания о различиях в стиле и композиции. — Примитивно, да? Но мне казалось, “Рождение” того периода обязательно включало образ матери, почему же Эльсева до'Эллеон… — Она оборвала себя, раздраженно тряхнув головой. — Ну конечно! Ренайо был мальчиком, и рисовать его вместе с матерью считалось бы ересью.
Кабрал кивнул.
— Сцены с Матерью и Сыном возможны только на иконах. Поэтому маленький Ренайо на портрете один. Но.., погодите, где же я ее видел? — Он перебрал картины и вытащил маленький портрет женщины в голубом с новорожденной голенькой девочкой на руках.
— Сестра Хоао и ее дочь, — объявил он, Мечелла задумалась, припоминая семейную генеалогию.
— Катерин и… Аланна?
— Алиенна, — поправил он. — Но все равно очень хорошо, ваша светлость. Никто нынче не помнит Катерин.
— Если бы не портрет, можно считать, что ее и не было. Это грустно, Кабрал. Очень грустно.
— Ничуть, ваша светлость. Благодаря портрету она будет жить вечно.
— Заточенная в картине, как все мы будем когда-нибудь. — Мечелла с печальной улыбкой пожала плечами. Она перешла от кучи полотен, которые они рассматривали, к одинокой картине, повернутой изображением к стене. — А это что? Она не повреждена, но стоит отдельно, как будто хранитель еще должен с ней поработать. Помоги мне повернуть ее.
Вместе они с трудом сдвинули тяжелый портрет (он был написан на дереве и заключен в огромную раму) и прислонили к ближайшей вазе. Мечелла мысленно перебрала все известные ей характеристики — руны, цвета, поза и расположение фигуры, символические цветы и травы, одежда и так далее и так далее, — но этот портрет не был похож ни на один из виденных ею ранее.
Вдоль всего края шли золотые руны. Черные тени слева от каждого символа придавали им глубину. Композиция была сложная и довольно странная: по краю изображенного на портрете стола шли затейливые узоры и еще руны, плохо различимые под золотой бахромой свисающей зеленой скатерти. Перед женщиной стояло зеркало на подставке, за ее правым плечом висела какая-то картина, драпировка прикрывала угол, но всякий, кто смотрел на портрет, видел только изображенную на нем женщину.
У нее были темные волосы и серые глаза, прекрасные, как у большинства женщин Грихальва. Она решительно наклонилась над столом, казалось, еще движутся жемчужины на ее лифе. Длинная изящная рука лежала рядом с огромной книгой, второй она потянулась к небольшой лампе, как будто хотела поправить огонь. Украшенный драгоценными каменьями кожаный переплет книги угадывался лишь по золотому мерцанию, поскольку книга была открыта, чтобы женщина могла читать ее.
Слева от женщины находилась внушительная, окованная железом дверь, но она была не заперта и засовы не задвинуты. Позади виднелись сводчатые, глубоко утопленные в стене окна. Ставни на них были раскрыты, пропуская свет чудесного весеннего утра. У одного окна стояла толстая свеча, высотой около шести дюймов. Свечу явно только что задули, тонкий дымок поднимался вверх от почерневшего фитиля. Тонкая, изящная, не виданная доселе работа. Но, разглядывая картину, Мечелла поняла также, что в ней отсутствует общая композиция, заданная цветом, формой, углами или линиями. Поза женщины не привлекала взор к остальным книгам, лежащим на столе, розовый свет зари не отражался в запотевшем серебряном кувшине, тени от фонаря падали на платье цвета пепельной розы и на бледные щеки женщины, но не дотягивались до глиняной вазы с фруктами. Кабрал учил Мечеллу внутренней геометрии картин, но здесь она не наблюдала ничего подобного.
