все это время они обсуждали возможные решения проблемы призраков. Их разговоры были как горные ручейки: они то журчали поверху, то уходили под камни. Иногда они были слышны со стороны. А иногда нет.
– Мы что, коммунистами станем? – спросила Рахель.
– Может быть, и придется.
Практичный наш Эста.
Дожевывающие торт голоса и приближающиеся шаги Синей Армии заставили товарищей закрыть секрет крышкой.
Он был законсервирован, закрыт крышкой и убран. Красный, похожий на молодой плод манго секрет в чане. Под контролем Сипухи.
Была выработана и утверждена Красная Программа Действий:
Товарищу Рахели – идти на Мертвый Час и лежать, бодрствуя, до тех пор, пока Амму не заснет.
Товарищу Эсте – разыскать флаг (которым заставили помахать Крошку-кочамму) и дожидаться товарища Рахель у реки, где им обоим надлежит быть
б)
Детское немнущееся фейное платьице (частично просоленное) одиноко стояло само собой посреди сумрачной спальни Амму.
Снаружи Воздух был Чуток, Ярок и Жарок. Рахель лежала рядом с Амму в панталончиках для аэропорта в тон платью и напряженно бодрствовала. Ей виден был отпечатавшийся на щеке Амму цветочный узор с вышитого синим крестиком покрывала. Ей слышен был вышитый синим крестиком день.
Медленный потолочный вентилятор. Солнце за шторами.
Желтая оса, зло бьющаяся в стекло с желтым своим осиным дзззз.
Недоверчиво смаргивающая ящерица.
Высоко ступающие цыплята во дворе.
Потрескиванье солнца, сушащего белье. Жестко морщащего белые простыни. Прожаривающего накрахмаленные сари. Кремовые с золотом.
Красные муравьи на желтых камнях.
Жаркая корова, которой жарко.
И запах хитрого английского призрака, пригвожденного серпом к стволу каучукового дерева и вежливенько выпрашивающего сигару.
– Эммм… можно вас на минуточку? Не найдется ли у вас случайно… эммм… одной сигарки, всего одной?
Добреньким учительским голоском.
И дожидающийся ее Эста. У реки. Под мангустаном, который привез из Мандалая и посадил преподобный И. Джон Айп.
А на чем же там Эста сидит?
На чем они всегда там сидят под мангустаном. На чем-то сером и старом. Покрытом лишайником и мхом, обросшем по кругу папоротником. На том, что хочет присвоить земля. Не на бревне. Не на камне…
Еще не додумав мысль, Рахель уже встала и побежала.
Через кухню, мимо крепко спящей Кочу Марии. Толстоморщинистой, похожей на случайно завалившегося здесь носорога в оборчатом фартуке.
Мимо фабрики.
Босиком неуклюже сквозь зеленый зной, а следом – желтая оса.
Товарищ Эста был на месте. Под мангустаном. Перед ним был красный флаг, воткнутый в землю. Передвижная Республика. Близнецовая Революция с Зачесом.
А на чем же он там сидел?
На чем-то замшелом, обросшем папоротником.
Постучать – отзовется гулко, как пустое внутри.
Тишина пикировала, и взмывала, и ныряла, и петляла восьмерками.
Зависшие на солнце стрекозы в брильянтах были похожи на пронзительные детские голоса.
Пальцы палечного цвета сражались с папоротниками, отодвигали камни, расчищали край. Потом потная борьба за щель, чтобы подлезть рукой, ухватиться. Потом Три, Четыре и…
Все может перемениться в один день.
Да, это была лодка. Маленькое деревянное суденышко –
Лодка, на которой сидел Эста и которую обнаружила Рахель.
Лодка, на которой Амму стала плавать на ту сторону реки. Чтобы любить по ночам человека, которого ее дети любили днем.
Лодка была такая старая, что еще чуть-чуть – и пустила бы корни.
Старое серое лодочное растение с лодочными цветами и лодочными плодами. А под ним – пятно увядшей травы в форме лодки. И подлодочный мирок – семенящий, разбегающийся по сторонам.
Темный, сухой и прохладный. Лишенный крова теперь. И слепой.
Белые термиты по пути на работу.
Белые божьи коровки по пути домой.
Белые жуки, зарывающиеся в землю от света.
Белые кузнечики со скрипочками белого дерева.
Белая печальная музыка.
Белая оса. Неживая.
Белохрупкая змеиная кожа, сохранившаяся в темноте, рассыпалась на солнце.
Но сгодится ли он им, этот маленький валлом? Не слишком ли он старый? Не слишком ли мертвый? Одолеет ли он путь до Аккара?
Двуяйцевые близнецы посмотрели на свою реку.
Миначал.
Серо-зеленая. В ней рыбы. В ней деревья и небо. А ночами в ней расколотая желтая луна.
Когда Паппачи был еще мальчиком, в грозу туда рухнул старый тамаринд. Он был в реке и сейчас. Гладкий ствол без коры, до черноты напитавшийся зеленой водой. Неплавучий плавник.
На первую треть своей ширины река была их другом. Пока не начиналась Самая Глубина. Близнецам были привычны скользкие каменные ступени (числом тринадцать), после которых начинался вязкий ил. Им были привычны водоросли, которые во второй половине дня пригоняло из комаракомских лагун. Им была привычна мелкая рыбешка. Плоская бестолковая паллати, серебристый параль, хитрый усатый кури, изредка каримин – «черная рыба».
Здесь Чакко научил их плавать (плескаться без поддержки вокруг обширного дядиного живота). Здесь им открылось вольное блаженство подводного выпускания газов.
Здесь они научились удить рыбу. Насаживать свивающихся кольцами лиловых земляных червей на крючки удочек, которые Велютта делал им из гибких стеблей желтого бамбука.
Здесь они усвоили науку Молчания (подобно детям Рыболовного Люда) и овладели сверкающим языком стрекоз.
Здесь они научились Ждать. И Смотреть. И думать думы, не говоря о них вслух. И молниеносно двигаться, когда дольчатое желтое удилище вдруг выгнется пружинистой дугой.
Так что первую треть русла они знали хорошо. Остальные две трети – хуже.
На второй трети была Самая Глубина. Течение там было быстрое и отчетливое (в сторону океана во время отлива, в обратную сторону во время прилива, когда подпирала вода из лагун).
