Бог Мелочей

И вновь Велютта услышал свои слова, не имевшие никакого значения для человека, которому были адресованы. Собственный голос завивался вокруг Велютты кольцами, как змея.

– Может быть, – сказал товарищ Пиллей. – Но ты, товарищ, должен понимать, партия не для того существует, чтобы поощрять недисциплинированность рабочих в личной жизни.

Велютта увидел, что фигура товарища Пиллея растаяла в глубинах дома. Голос, однако, остался – бестелесный, пронзительный, наставительно-лозунговый. Пустой дверной проем окрасился флагами.

Партия не может брать на себя такие дела.

Личное должно быть подчинено общественному.

Нарушение Партийной Дисциплины подрывает Единство Партии.

Голос не умолкал. Фразы дробились на отдельные словосочетания. На слова.

Дело Революции.

Ликвидация Классового Врага.

Компрадорский капитал.

Весеннее наступление трудящихся.

Вот оно еще раз. Еще одна самоотравившаяся религия. Еще одно здание, возведенное человеческим разумом и разрушаемое человеческой природой.

Товарищ Пиллей закрыл дверь и вернулся к жене и к ужину. Он решил съесть еще один банан.

– Что ему нужно было? – спросила жена, подавая ему плод.

– Они узнали. Кто-то им рассказал. Они его уволили.

– Всего-навсего? Пусть скажет спасибо, что его не повесили на первом же суку.

– Я заметил кое-что странное… – сказал товарищ Пиллей, очищая банан. – У него ногти покрашены красным лаком…

Стоя снаружи под дождем в мокром холодном свете единственного фонаря, Велютта вдруг ощутил сильную сонливость. Он с трудом удержал веки поднятыми.

Завтра, сказал он себе. Завтра, когда перестанет дождь.

Ноги сами понесли его к реке. Словно они были поводком, а он – собакой.

Собакой на поводке у Истории.

Глава 15 На тот берег

Полночь уже миновала. Река вздулась, стала быстроводной и черноводной, и с собой она несла, извилисто скользя к морю, облачное ночное небо, целую пальмовую ветку-гребенку, кусок плетня и прочие дары ветра.

Мало-помалу дождь превратился в морось, потом кончился совсем. Когда налетал ветер, он сбивал с листвы влагу, и тогда лило под деревьями, которые раньше, наоборот, давали укрытие.

Бледная водянистая луна, просочась сквозь облака, осветила молодого человека, сидящего на верхней из тринадцати каменных ступеней, что вели в реку. Он был очень неподвижный, очень мокрый. Очень молодой. Посидев, он поднялся, снял свое белое мунду, выжал из него воду и обмотал его вокруг головы как тюрбан. Обнаженный, он стал спускаться по тринадцати ступеням в воду, пока не погрузился по грудь. Потом поплыл, легко и сильно вымахивая туда, где течение было быстрое и отчетливое, где была Самая Глубина. Освещенная луной река спадала с его гребущих рук серебристыми рукавами. Чтобы переплыть, ему понадобилось всего несколько минут. Достигнув того берега, он встал на ноги и, блестя, вылез – черный, как окружающая его ночь, черный, как оставшаяся позади река.

Он ступил на тропинку, которая вела через болото к Историческому Дому.

Он не оставлял ряби на воде.

Следов на берегу.

Расправив мунду, он поднял его над головой, чтобы сохло. Ветер взметнул ткань парусом. Вдруг он почувствовал себя счастливым. Сперва будет хуже, подумал он про себя. Потом лучше. Он шел теперь быстро, приближаясь к Сердцу Тьмы. Одинокий, как волк.

Бог Утраты.

Бог Мелочей.

Обнаженный, если не считать лака на ногтях.

Глава 16 Несколько часов спустя

Трое детей на речном берегу. Пара близнецов и еще одна девочка в розовато-лиловом вельветовом передничке, на котором косым развеселым шрифтом написано: Каникулы!

Мокрые листья на деревьях блестели, будто кованые. Густо росший желтый бамбук клонился к реке, словно что-то предчувствуя и горюя загодя. А сама река – она была темна, тиха. Казалась скорее отсутствием, чем присутствием, и ничем не показывала, как она вздулась, какой стала сильной.

Эста и Рахель вытащили лодку из кустов, где они всегда ее прятали. Достали из дупла дерева сделанные Велюттой весла. Спустили лодку на воду и придерживали, чтобы не качалась, пока Софи-моль садилась. Им, казалось, темнота была нипочем, и они уверенно, как горные козлики, бегали вверх-вниз по блестящим каменным ступеням.

Софи-моль была куда осторожней. Ее немного страшила темнота и то, что могло в ней таиться. На плече у нее висела матерчатая сумочка с едой, похищенной из холодильника. Хлеб, пирожные, печенье. Близнецы, придавленные словами матери – Если бы не вы, я была бы свободна! Мне в приют вас надо было сдать, как только вы родились! Вы жернова у меня на шее! – не взяли с собой ничего. Впрочем, благодаря тому, что Апельсиново-Лимонный Газировщик так обошелся с Эстой, их Недомашний Дом был уже оборудован. За две недели, прошедшие с той поры, как Эста греб алый джем и думал Две Думы, они перевезли туда много Провианта и Снаряжения: спички, картошку, старую кастрюлю, надувного гусенка, носочки с разноцветными пальчиками, шариковые ручки с лондонскими автобусами и сувенирного коалу с разболтавшимися глазками-пуговками.

– А что, если Амму нас найдет и будет умолять нас вернуться?