пению своими тонкими, дрожащими голосами. Стало светать, и пересмешники в кронах дубов запели так чисто и громко, что Форрестеры услышали их, положили инструменты и увидели, что в доме совсем светло.
Завтрак, по здешним размахам, был несколько жидковат: мамаша Форрестер была слишком занята, чтобы много готовить. После завтрака Форрестеры поплескали водой у себя над бородами, обулись, надели рубахи и не спеша разошлись по своим делам. Бык оседлал большого чалого жеребца и посадил Джоди сзади, на крестец, – в седле вместе с ним не поместилась бы и травинка.
Сенокрыл с енотом на плече, хромая, проводил Джоди до края росчисти и прощально махал палкой до тех пор, пока они не скрылись из глаз. Джоди доехал до Острова Бэкстеров и долго махал вслед уезжающему Быку. Он был всё ещё оглушён. И только открыв калитку под мелией, вспомнил, что позабыл поискать за магнолией конного испанца.
Глава восьмая
Джоди прихлопнул за собою калитку. Ошибиться было невозможно: в воздухе стоял запах жареного мяса. Он обежал дом. Негодование мешалось в нём с нетерпением. Не поддаваясь соблазну открытой кухонной двери, он поспешил к отцу. Пенни вышел из коптильни и окликнул его.
Правда открылась ему, принеся радость и боль одновременно. На стене коптильни была распялена большая оленья шкура. Джоди жалобно сказал:
– Ты не стал ждать меня и охотился. – Он притопнул ногой. – Теперь никогда больше не отпущу тебя одного.
– Спокойно, сын, сперва выслушай меня. Радуйся, что судьба так щедра к нам.
Гнев Джоди остыл. Вместо него ключом забило любопытство.
– Рассказывай скорей, па, как всё получилось.
Пенни присел на корточки на песке. Джоди плашмя растянулся с ним рядом.
– Это был бык, Джоди. Я чуть было на него не наехал.
Джоди опять впал в неистовство:
– Не мог он подождать до моего возвращения!
– А разве ты не повеселился у Форрестеров? Нельзя же загнать всех енотов на одно дерево.
– Он мог бы подождать! Мне ни на что не хватает времени. Оно слишком быстро идет!
Пенни рассмеялся.
– Видишь ли, сын, остановить время – такого пока не удавалось ни тебе, ни мне, ни кому другому.
– Олень бежал?
– Ну, Джоди, скажу я тебе! Со мной отродясь не случалось, чтобы мясо стояло и ждало меня посреди дороги, как тот бык. На лошадь он и ухом не повёл. Стоит и стоит себе на месте. Эх, думаю, прах тебя разбери, ружьё-то новое у тебя без патронов! Потом открываю казённик, заглядываю – господи благослови, уж мне-то следовало бы знать, что никто из Форрестеров не станет держать ружьё незаряженным. В ружьё два патрона, а передо мной стоит бык и ждёт. Я пальнул, он упал. Прямо посреди дороги, сам в руки просился, точно куль с мукой. Я взвалил его на нашего славного Цезаря – и домой. И знаешь, о чём мне тут подумалось? Я возвращаюсь с олениной, подумалось мне, так что мать не будет бранить меня за то, что я оставил Джоди у Сенокрыла.
– Что она сказала, когда увидела новое ружьё и мясо?
– Она сказала: «Не будь ты такой честный дурак, я бы поклялась, что ты ходил воровать».
Оба довольно хмыкнули. С кухни долетали вкусные запахи. Часы, проведенные у Форрестеров, были забыты. Единственной реальностью дня был обед. Джоди направился на кухню.
– Здравствуй, ма. Я дома.
– Ну так что? Плакать мне или смеяться?
– Отец у нас хороший охотник, правда, ма?
– Правда, и ещё хорошо, когда тебя нет дома.
– Ма…
– Ну, что тебе?
– У нас сегодня будет оленина?
Она повернулась от огня.
– Боже милостивый, неужели ты не можешь думать ни о чём другом, а всё только о своём пустом брюхе?
– Ты так вкусно готовишь оленину, ма.
Она смягчилась.
– Да, сегодня у нас оленина. Я боялась, мясо не продержится долго при такой-то теплыни.
– И печёнка тоже не продержится.
– Господи помилуй, не можем же мы съесть всё за один раз. Если ты наполнишь мне вечером дровяной ящик, тогда, может, у нас будет печёнка на ужин.
Он прошёлся взглядом по блюдам, словно высматривая добычу.
– Убирайся из моей кухни, или ты хочешь уморить меня до смерти? Кто бы тебе тогда готовил обед?
– Я сам.
– Ну да, ты и собаки.
Он выбежал на двор к отцу,
– Как наша Джулия?
Ему казалось, что он не был дома целую неделю.
– Поправляется. Дай ей месяц, и она снова выставит Топтыгу.
– Форрестеры будут помогать нам в охоте на него?
– Мы никогда об этом не договаривались. По мне, так пусть они охотятся сами по себе, а я сам по себе. Мне всё равно, кому он достанется, только бы не трогал нашу скотину.
– Па, я вот о чём тебе ещё не говорил. Когда собаки дрались с ним, я испугался. Я так испугался, что даже не мог бежать.
– Я тоже не обрадовался, когда увидел, что остался без ружья.
– Но ты так рассказывал про это Форрестерам, точно мы были страшно храбрые.
– Видишь ли, сын, без этого не вышло бы рассказа.
Джоди осмотрел оленью шкуру. Она была большая и красивая, красная, как и полагается весной. Во всякой дичи он видел как бы двух различных животных. На гоньбе дичь была добычей, и он хотел только одного – чтобы она упала. Когда же она лежала мёртвая, истекающая кровью, в нём поднималась тошнота и жалость. Сердце его переполнялось болью перед искаженным ликом смерти.
А потом, когда дичь разрубалась на части и вялилась, засаливалась или коптилась впрок, либо варилась, запекалась или зажаривалась в источающей ароматы кухне, либо же поджаривалась на костре во время стоянки, она становилась всего-навсего мясом, как грудинка, например, и у него слюнки текли, такая она была вкусная. И он дивился волшебству превращения, благодаря которому то, что поначалу вызывало в нём тошноту, всего лишь час спустя пробуждало в нём сумасшедший голод.
Казалось, либо он имел дело с двумя разными животными, либо в нём жили два разных человека.
А вот шкуры не менялись. Они всегда были как живые. И всякий раз, ступая босиком на мягкую оленью шкуру перед своей кроватью, он так и ждал, что она вздрогнет под его ногой.
На дворе было то же изобилие и достаток, что у Форрестеров. Мать переработала убитую свинью в колбасу. Набитые мясом кишки висели в коптильне. Под ними горел медленный огонь. Пенни оторвался от работы, чтобы подбросить веток чикори на тлеющие угли.
– Мне рубить дрова или домотыжить кукурузу? – спросил Джоди.
