целый час; тяжелым шагом вышел он из вагона; поплелся к таможне и, уверившись наконец, что находится на иностранной территории, что опасность миновала, растянулся на скамье в зале ожидания и свалился, как камень, в бездну сна.
Кристоф проснулся почти в полдень. Лорхен могла приехать не раньше чем через два-три часа. В ожидании прибывающих поездов Кристоф метался по перрону маленькой станции, а затем спустился со ступенек и пошел лугами. День выдался серенький, скучный, освещенный каким-то сонным светом, пахнувший уже зимой. В тоскливое безмолвие врывались жалобные свистки маневрировавшего состава. Почти у самой границы, на пустынном поле, Кристоф остановился. У ног его блестел маленький, не больше лужи, прозрачный водоем, в котором отражалось унылое небо. Он был обнесен низенькой деревянной оградой. По краям стояли два дерева. Направо — тополь с трепетавшей обнаженной кроной. За тополем — высокий орешник с черными голыми сучьями, точно гигантский спрут. На нем тяжелыми гроздьями раскачивались вороны. Увядшие листья падали один за другим на неподвижную поверхность пруда…
Кристофу померещилось, что он уже видел все это: два дерева, пруд… И вдруг все как-то странно заколебалось. Такое ощущение бывает у человека в иные мгновения его жизненного пути. Время внезапно останавливается. Не знаешь, где ты, кто ты, в каком живешь веке и сколько веков это длится. Кристофу чудилось, что все это уже было однажды. И то, что происходило теперь, на самом деле было не теперь, а когда-то, в прошлом. Он уже не был он. Он видел себя со стороны, издали, он был кем-то, кто уже однажды стоял здесь, на этом самом месте. В нем росли, гудели воспоминания о том, чего не было; в его венах шумела кровь:
«Так… Так… Так…»
Рокот столетий.
До него много Крафтов прошли через испытания, которые он пережил сегодня, испили горечь последнего часа на родной земле. Род, вечно скитавшийся и повсюду гонимый за свою независимость и мятежный нрав. Род, вечно мучимый владевшим им демоном, который не позволял ему нигде осесть. Род, все же оставшийся верным земле, от которой его отторгали, и уходивший в нее своими корнями…
Теперь настала очередь Кристофа пройти теми же тернистыми тропами; и он обнаруживал следы тех, кто прошел здесь до него. Он смотрел застланным слезами взглядом, как теряется в тумане родная земля, с которой ему предстояло распроститься. Но не он ли сам так стремился покинуть ее? Да. А теперь, когда он действительно расставался с нею, его одолевала тоска. Надо иметь сердце зверя, чтобы без волнения расстаться с родной землей. Ведь, счастливые или несчастные, мы жили общей с ней жизнью; эта земля была нам матерью, подругой; она родила нас, здесь мы жили. Мы напитались ее соками; в лоне ее схоронен бесценный клад — наши мечты, наша прошлая жизнь, священный прах родных и любимых. Кристоф видел перед собою длинную череду прошедших дней, дорогие образы, которые он оставлял на этой земле или в земле. Его страдания были ему не менее милы, чем радости. Минна, Сабина, Ада, дедушка, дядя Готфрид, старый Шульц — все пронеслись перед его глазами за эти мгновения. Он не мог оторваться от своих мертвецов (он и Аду числил среди мертвых). Невыносима была мысль о матери, Которую он покидал, — единственной живой среди всех любимых, среди всех этих призраков. У него было искушение вернуться — такой трусостью вдруг показалось ему искать спасения в бегстве. И он решил, что если в ответе матери, который передаст ему Лорхен, он услышит слишком жгучую муку, то вернется, а там будь что будет. Ну, а если он ничего не получит? Если Лорхен не удастся повидаться с Луизой? Или привезти ему ответ? Что ж, тогда он вернется.
Кристоф отправился обратно на станцию. После долгого и тоскливого ожидания прибыл наконец поезд. Кристоф всматривался, не покажется ли в окне смелое девичье лицо: он твердо верил, что Лорхен сдержит слово. Но ее нигде не было видно. Охваченный тревогой, он обежал всю цепь вагонов. И вдруг во встречной волне пассажиров мелькнуло лицо, которое показалось ему знакомым. Это была девочка лет тринадцати-четырнадцати, с пухлыми щечками, низенькая, большеротая, румяная, как яблоко, с широким вздернутым носиком и толстой косой, обернутой вокруг головы. Кристоф взглянул на нее пристальней и увидел у нее в руках старый чемодан, как будто его собственный. И она тоже искоса, как воробей, посматривала на Кристофа; убедившись, что он заприметил ее, девочка сделала несколько шагов навстречу и молча остановилась, глядя на него в упор своими мышиными глазками. И Кристоф узнал маленькую скотницу с фермы Лорхен. Он показал на чемодан и спросил:
— Это мне?
Девочка, не трогаясь с места и напустив, на себя простоватый вид, ответила:
— Как знать. Сначала скажите, откуда вы едете.
— Из Буйра.
— А от кого посылка?
— От Лорхен. Да ну же!
Девчонка отдала ему чемодан.
— Нате!
И прибавила:
— Я вас сразу узнала.
— Так чего же ты дожидалась?
— Чтобы вы мне сказали, что это вы.
— А Лорхен? — спросил Кристоф. — Почему она не приехала?
Девочка молчала. Кристоф сообразил, что она не хочет говорить на людях. Но сперва пришлось снести чемодан в таможню. Когда с осмотром вещей было покончено, Кристоф увел девочку в конец перрона.
— Явилась полиция, — рассказывала девчонка, у которой теперь развязался язык. — Только- только вы ушли. Стали врываться в дома, допрашивали всех, арестовали длинного Сами, Христиана и дядюшку Каспара. И еще Меланию и Гертруду, хотя они кричали, что не виноваты; обе стали плакать, а Гертруда исцарапала жандарма. Наши говорили полицейским, что это вы все натворили, а те не слушали.
— Как, я? — воскликнул Кристоф.
— Ну да, — невозмутимо ответила девочка, — вам ведь от этого вреда не будет, раз вы уехали. И тут полиция стала вас всюду разыскивать. Бросились во все концы.
— А Лорхен?
— Лорхен не было дома. Она вернулась после, ведь она ходила в город.
— Она видела мою маму?
— Да. Вот письмо. Лорхен собиралась ехать к вам, но ее тоже арестовали.
— Как же тебе удалось?..
— А так: Лорхен вернулась в деревню украдкой. Она стала собираться в дорогу. Но на нее донесла Ирмина, сестра Гертруды. Пришли ее арестовать. Она, как завидела жандармов, поднялась в свою комнату и оттуда крикнула, что она сейчас выйдет — одевается, мол. А я — я была на винограднике, за домом; она шепотом кликнула меня в окно: «Лидия! Лидия!» Я и подошла. Она спустила мне ваш чемодан и письмо вашей мамы и объяснила, как вас найти; наказывала отправиться бегом и не попадаться. Я побежала, вот и все.
— И она ничего больше не сказала?
— Сказала. Велела передать вам вот эту косынку — в знак того, что я от нее.
Кристоф узнал белую косынку, вышитую красными горошинками и цветами, и вспомнил, что Лорхен повязала ею голову, расставаясь с ним накануне. Наивный предлог, который Лорхен сочинила, чтобы переслать ему этот дар любви, не вызвал у него, однако, улыбки.
— А вот и мой поезд, — сказала девочка. — Мне пора. Прощайте.
— Погоди-ка, — ответил Кристоф. — А где ты взяла деньги на дорогу?
— Лорхен дала.
— Ну хорошо, возьми, — сказал Кристоф, всовывая ей в ладошку немного мелочи.
Он удержал за руку убегавшую девочку.
— И потом…
