И он говорил:
– Теперь я и моя божественная Мать слились навсегда воедино. [371]
За три или четыре дня до смерти он позвал Нарендру и просил оставить их вдвоем. Он смотрел на него с любовью и впал в экстаз. Складками своего экстаза он окутал и Нарендру. Выйдя из мрака, На-рендра увидел Рамакришну плачущим. Учитель сказал ему:
– Сегодня я отдал тебе все и стал бедным факиром, у меня ничего больше нет. Этой силой ты сделаешь большое добро на свете. И только тогда ты возвратишься…[372]
С этого часа все его силы были переданы Нарендре. Учитель и ученик слились воедино.
Воскресенье, 15 августа 1886 года. Последний день.
Днем, несмотря на мучительную боль в горле, у него хватило сил проговорить целых два часа со своими учениками.[373] С наступлением ночи он лишился сознания. Думали, что он мертв. К ночи он проснулся. Прислонившись к пяти или шести подушкам, поддерживаемым телом смиренного ученика Рамакришнананды, в душном полумраке беседовал он до последней минуты со своим возлюбленным учеником Нарендрой; тихим голосом давал ему последние наставления. Затем три раза явственно он произнес имя возлюбленной всей его жизни, божественной Матери – Кали, – и вытянулся. Наивысший экстаз начался. Он пребывал в нем почти до половины двенадцатого, а затем отошел в иной мир… Наступила смерть. Согласно словам его веры, он перешел из одной комнаты в другую…[374]
И ученики его кричали:
– Победа![375]
ЭПИЛОГ
Человека не стало. Дух начинал свой путь среди людей.
Тотчас же возникла община апостолов. Молодые ученики, бывшие свидетелями его последних месяцев, не могли вернуться к прежней мирской жизни. Никаких средств у них не было. Но четыре семейных ученика – Баларам Бос, у которого временно находились останки Рамакришны, Сурендранатх Митра, Махендранатх Гупта и Гириш Чандра Гхош, раскаявшийся актер, – ободряли их и помогали им создать свой очаг. Первый дал денег для покупки в Баранагаре, около Ганги, полуразрушенного дома. Это был первый матх, или монастырь. Около двенадцати учеников сгруппировались там под монастырскими именами, заменившими впоследствии их собственные. Тот, кто был Нарендрой, кто стал известен в дальнейшем под именем Вивекананды,[376] взял на себя, по молчаливому соглашению, управление ими. Он был самый энергичный, самый живой, и учитель избрал его. Между тем как все другие стремились погрузиться в опьяняющую тоску по воспоминаниям и мечте, великий ученик, знавший лучше кого-либо притягательную силу этой пучины, но знавший и ее опасности, посвятил себя их воспитанию. Он проносился среди этих отшельников как огненный вихрь; он стряхивал с них их скорбь и блаженное состояние, вырывал их из слишком удобной власти единой навязчивой мысли; он принуждал их знакомиться с другими идеями в мире; он затоплял их питающим дождем своего обширного ума, он заставлял их пробовать от всех плодов древа познания: различных религий, наук, истории, социологии, он хотел, чтобы они достигли универсальных знаний; он устраивал между ними плодотворные дискуссии, не переставая ни на мгновение поддерживать священный огонь.
В знаменательный день – на Рождество 1886 года – окончательно был подписан и утвержден акт о рождении человека-бога. Рассказ об этом захватывает, он сохраняет трепет непредвиденной встречи ночью «прекрасного бога» Запада и Глагола Индии…
Они пришли в Антпур к матери одного ученика (Бабурама).
«…Был поздний вечер. Они собрались у очага, принесли и зажгли большие поленья, и вскоре разгорелся огонь… Индийская ночь расстилала сверху свой полог. Вокруг царил невыразимый покой уснувших полей. Они размышляли в тишине… Вивекананда начал рассказывать историю Господа Иисуса.[377] Он говорил о чудесной тайне Рождества Христова и Благовещения… Монахи, полные блаженства, переживали дни бегства в Египет. Они следовали за дитятей Христом в храм, где его окружали еврейские мудрецы… Они были с ним, когда он собирал своих первых учеников; и им казалось, что они знали его так же, как знали своего собственного учителя.[378] Многие сходные черты Христа и Рамакришны как в мыслях и действиях, так и в отношениях с учениками воскрешали в их памяти блаженные дни, проведенные с учителем. Слова Искупителя раздавались в их ушах как хорошо знакомые слова…»
Рассказ о страстях Христовых, распятии на кресте и вознесении погружал их в бездну раздумья… Красноречие Нарендры ввело их в общество апостолов, где Павел проповедовал Евангелие. Огонь Пятидесятницы пожирал их души в тиши бенгальской деревни, и в воздухе ночи звучали имена то Христа, то Рамакришны.
Тогда Вивекананда обратился к монахам. Он приказал им самим стать христианами и помочь искуплению мира. Они должны были сами отрешиться от всего, как это сделал Иисус, и осуществить познание бога. Они стояли у костра, огненные языки бросали красный отблеск на их лица. Треск дров нарушал течение их мысли, и они тогда торжественно приняли обет вечного Саньяса, один перед другим и все перед богом.
«И только когда все было завершено, монахи вспомнили, что эта ночь – была кануном Рождества».[379]
Прекрасный и глубокий символ рождения нового дня божьего.
Но пусть Европа не ошибется, читая этот рассказ. Это не возврат в Иордан.[380] Это слияние Иордана и Ганги. Две слившиеся реки, смешавшись (и с ними многие другие), возобновляют вместе свое течение в расширенном русле.
Новый орден, едва возникнув, имел уже ту особенность, что он не только соединял в себе силу веры восточной и западной, не только объединял энциклопедическое изучение научных дисциплин и религиозную медитацию, но и связывал идеал созерцания с идеалом служения человечеству.
И с первых же дней духовные сыны Рамакришны не заперлись в стенах монастыря. Один за другим они рассеялись по всему миру в виде скитающихся монахов. Только один Рамакришнананда (Шашибхушан), охраняя останки, остался на житье в голубятне, куда перелетные птицы периодически возвращались на отдых. Уже в последние дни жизни учителя он воплощал смиренный идеал Марты: «Di-enen, dienen» – «служить» (слово Парсифаля) – служить учителю в его страдании, служить братьям в Их молитвах, служить телу тех, чей дух служит богу. Это был его способ «познавать бога». И старик Лев Толстой сказал бы, что способ этот был наилучшим.
Но каждый имел свой собственный способ. И каждый, не зная этого, своими природными свойствами представлял одну сторону, одну фазу многогранной личности Рамакришны. Когда они были все вместе, он был представлен весь целиком.
Их могущественный глашатай – Вивекананда, выражая веру всех, ушел возвестить миру слово того, кто реализовал, как говорят, живой синтез духовных сил Индии.
«Я имел счастье сидеть у ног того, чья жизнь в тысячу раз больше, чем его учение, была живым комментарием текстов Упанишад, была духом Упа-нишад, воплощением в человеческом образе, гармонией всех многообразных идей Индии.[381] Индия была богата мыслителями и мудрецами. Один имел глубокий ум, другой – большое сердце. Настало время, чтобы родился тот, кто объединил бы такое сердце и такой ум, кто в одном теле обладал бы блестящим интеллектом Шанкары и чудесным сердцем Чайтаньи, кто во всяком увидел бы тот же действующий дух, того же бога, увидел бы божественное в каждом существе, тот, чье сердце оплакивало бы всех бедных, отверженных, угнетенных в Индии и вне ее, – тот, кто осуществил бы всеобщую гармонию, веру разума в любви… Такой человек родился… Было необходимо, чтобы он явился, – он явился. И самое чудесное было
