свете этой вспышки Ребров понял, что за ним бегут люди, одетые в нелепые белые балахоны. Лица людей скрывались под островерхими капюшонами с темными прорезями для глаз. Кое-кто размахивал странными, похожими на разбойничьи дубинки, предметами… Что это за толпа, Ребров понял чуть позже, когда позади бегущих на каком-то возвышении вдруг запылал охваченный пламенем крест. Тут же стало ясно, что за предметы развешаны на столбах рядом с фонарями. И навалился страх, липкий, тягучий, ЧУЖОЙ. Стали ватными ноги и руки, и только билась исступленно в затылок одна-единственная мысль: «БЕЖАТЬ!.. ПРЯТАТЬСЯ!..» И потребовалось гигантское усилие, чтобы вспомнить о Корабле и выключить запись.
Ребров с трудом перевел дыхание. Белые балахоны, пылающий крест, висящие на столбах трупы… Все стало ясным настолько, что к горлу подступила тошнота и захотелось немедленно принять душ. Было в этой ясности нечто низкое, подлое, недостойное. Как будто ему ни с того ни с сего, нагло усмехаясь, плюнули в физиономию…
Генетическая память. Атавизм. Как все просто!.. Вильсон оказался человеком, подсознание которого еще не утратило генетическую память. Более того, события, происшедшие с кем-то из его предков, прорисовались так мощно, что интенсивность сигналов превысила те, что шли из сознания. А избирательность аппаратуры Корабля, по-видимому, оставляла желать лучшего. И вот вместо команды на поворот Корабль получил это самое «Бежать! Прятаться!» Тут заодно и разгадка заблокированной намертво связи.
Теперь Ребров не сомневался, что и в записи Белова окажется что-нибудь подобное, хоть вероятность такого совпадения и была исчезающе мала. И действительно, опять заходилось сердце, опять немело от страха тело, только теперь за ним вместо толпы озверевших куклуксклановцев гнались двое в шинелях, вопя: «Стой, сука! Все равно возьмем, падла!» За ними стоял, пыхтя выхлопной трубой, черный автофургон с решетками на окнах, а впереди вставало над избами огромное красное равнодушное солнце. Как игрушка на рождественской елке…
Ребров прижался лбом к прохладной панели прибора и прикрыл уставшие глаза. Думать ни о чем не хотелось. От пережитого страха слегка подташнивало, и самым правильным поступком сейчас было бы лечь спать, следуя пословице «Утро вечера мудренее». Вот только времени на это уже не остается.
Ребров вышел из кабинета и отправился к практикантам. Оба парня спокойно спали, не подозревая о мучениях своего капитана. Но действие дестима уже заканчивалось, и Ребров снял с них датчики и отнес в медкабинет.
Голова гудела все больше и больше. Ребров достал из шкафчика коробку с витанолом. Подержал в руках. Потом положил коробку на место и пошел на камбуз за очередной порцией свежего кофе. Принимать витанол, пожалуй, было еще рановато.
Где же выход, думал он, проделывая привычные манипуляции с камбузом. Как одолеть подсознание практикантов? Ничего в голову не приходит, хоть убей!
И как вспышка: ХОТЬ УБЕЙ!.. Мысль, простая до гениальности. А что? Все равно ведь он уже нарушил закон, воспользовавшись ментоскопом без согласия самих практикантов. Сказавший «а» должен сказать и «б»!.. И вообще: какой у меня выбор-то? Либо чистая совесть и смерть через несколько месяцев, когда на Корабле иссякнет энергия… Либо благополучно завершенный испытательный полет и суд общественного трибунала… Выбор, прямо скажем, небогатый. Куда ни кинь — всюду клин!
Он выпил одну чашку кофе, за ней — другую. Потом обнаружил, что проголодался, и открыл банку консервированной ветчины. Разогрел ветчину и с аппетитом съел ее. Выпил третью чашку кофе и поразмышлял — не стоит ли выпить еще одну. Решил, что не стоит, сложил посуду в мойку и включил камбуз. Посмотрел немного, как крутятся под ударами водяных струй тарелка, чашка и вилка. Проглядел меню и выбрал программу на завтра. Когда камбуз заурчал, считывая ее, Ребров вышел и снова заглянул в каюты практикантов.
Практиканты по-прежнему спали. Оба. Как убитые…
И тогда он снова отправился к себе.
Хронометр по секундам съедал время резерва. С портрета на другой стене смотрели глаза сына, корабль которого четверть века назад бесследно растворился в пространстве. Казалось, эти глаза требовали: ты должен, ты обязан вернуться. Во что бы то ни стало! Иначе для чего были все жертвы?!
Надо решать, сказал себе Ребров раздраженно. Время идет… Все равно не будет здесь чистой совести. Конечно, все в интересах дела. Исключительно в интересах! Но цель лишь тогда оправдывает средства, когда она достигнута. В противном случае, те средства, которыми ты пользовался, лишь усугубят твою вину. А посему забудем о совести и будем руководствоваться только чувством долга… Все равно судьба не оставила мне другого выхода.
— Добрый день, капитан! — сказал Вильсон, входя в рубку.
— Добрый день! — буркнул Ребров и взглянул на хронометр.
До конца резерва осталось чуть более получаса. Не густо. Но не так уж и мало… Во всяком случае, вполне хватит для того, чтобы осуществить задуманное. Голова после бессонной ночи гудела, как Большой Интегратор Службы Погоды в дни осенних циклонов. Так же безостановочно. И так же безо всякого толка. Пришлось принять сразу две таблетки витанола.
В рубку явился Белов.
— Вы не очень хорошо выглядите, капитан, — сказал он вместо приветствия.
— Я не девица на выданье, — отозвался Ребров и жестом пригласил экипаж занять штатные рабочие места.
Раздражение не проходило.
— Делаем последнюю попытку, — объявил он, когда практиканты уселись в кресла и выдвинули чашки ридеров. — Если попытка не удастся, все это закончится…
— Мы все понимаем, капитан. — Вильсон, вопреки требованиям Устава оборвавший Реброва, закусил губу.
Белов, мелко кивая, с тоской посмотрел на приятеля.
Ничего-то вы не понимаете, подумал Ребров. И ладно… Потому что это пока не важно. Потому что пора за дело. И какая удача, что эта идея вообще пришла мне в голову. Хотя, если вдуматься, только мне она и могла прийти. Молодые не успели еще до подобной идеи дожить…
Он встал и улыбнулся, широко, добро.
— Нет, ребята, — сказал он. — Так нельзя. К маневру надо готовиться с надеждой в душе. А вы как смерти ждете… Долой безысходность! И потом… Ведь у меня сегодня день рождения!
Проглотят или не проглотят? А вдруг помнят, когда у него день рождения?..
У практикантов отвалились челюсти.
Кажется, проглотили… Ребров подмигнул парням и пошел в кают-кампанию.
Ох и смуту же я сейчас внес в их умы, думал он. С утра Корабль объявляет им о безвыходном положении… И вдруг капитан ни с того ни с сего заявляет о какой-то надежде. Тут не знаешь, что и подумать! А может, он что-то придумал, наш капитан? Ведь он старый волк, наш капитан!.. Он все может… Он все знает… Он и не в таких переделках бывал! И выходил из них. Живым!
Все должно получиться, сказал он себе. Иначе опять победят эти мерзкие лапы, в очередной раз протянувшиеся в наше время из глубины веков.
Снова накатил приступ раздражения. Ребров открыл холодильник и вытащил банку с апельсиновым соком. Налил сок в один из стаканов и отставил его в сторону. Потом вытащил из нагрудного кармана комбинезона ампулу с желтой жидкостью и выдавил по капле в пустые стаканы. Наполнив их соком, размешал его ложкой и посмотрел на свет.
Когда он появился в рубке, парни взглянули на него, как на сумасшедшего. Ребров опять улыбнулся и раздал стаканы.
— Поскольку у меня сегодня день рождения, — сказал он, — давайте выпьем за то, чтобы я встретил и следующий.
— С удовольствием, — сказал Вильсон. — Но почему только следующий?
— За вас, капитан! — сказал Белов. — И за наше возвращение домой!.. На это в самом деле можно надеяться?
— Конечно! — отрубил Ребров.
