того, нас с товарищами к мисрийским купцам знающие люди направили. Не должно мне от них прятаться — может, есть у них средство, как мне помочь. Таясь, ничего не добьешься!
— Слушай меня, Властимир,—быстро зашептал любеча-нин, — я не первый год с ними. Не любят они нашего брата! Ты, приметил я, некогда в беду попал — вон на глазах повязка, — так они тебя запросто обмануть могут. Чужака да калеку обидеть у них каждый обязан. А конь у тебя добер — пригласят в шатер взойти, коня продадут, а тебя зарежут впотай. И друзья твои тебя не сыщут, помяни мое слово!
Поверил словам земляка князь, опечалился.
— Что ж тогда мне делать? Раб-любечанин пожал ему руку.
— Доверься нам, друг. Друзья твои у мисрийцев тебя разыскивать станут, значит, увидим мы их, привет от тебя передадим. А пока мы тебя спрячем. Тут местечко есть одно — я для себя приберег, бежать надумал, да, видно, придется погодить пока. Там тебя ни одна собака не разыщет. И коника твоего пристроим!
Говорил он так уверенно, что князь перестал сомневаться в его словах и доверился новому другу.
Любечанин, которого здесь так и кликали для простоты по имени его родного города, не обманул князя. За палатками мисрийских купцов высились развалины какого-то дома. Там купцы обычно складывали товары, какие могли попортиться на дожде или жаре. Начинался прохладный срок, дожди шли чаще и могли подмочить товар. Когда не стояли там купцы, в развалинах селились бродяги и нищие, изгоняемые каждый раз стражей перед большим базаром. В развалинах тех и зрячему было трудновато пройти, а уж слепому и вовсе невозможно.
Кликнув на подмогу еще двоих людей — один и взаправду оказался из села неподалеку от Резани и самого Властимира признал по голосу, — Любечанин отвел князя подальше, где его никто не мог бы увидеть за камнями. Там ему обустроили что-то вроде обиталища временного. Облака же отвели на конюшню и поставили вместе с прочими лошадьми купцов — туда, где стояли тяжелые лошади для колесницы. Тяжелых лошадей в этих краях не жаловали, и купцы к ним почти не заходили — нечего купцу носиться, словно ветер шальной, на каком-то скакуне или разъезжать в изукрашенной повозке, когда все это можно выгодно продать. Купцу по чину и приличию — груженый верблюд или смирный мул, чтобы все издалека узнавали.
Рабов-славян у мисрийцев оказалось почти сотня. Многие из невольников и речь родную забыли. Таким даже доверяли служить в охране товаров и самих купцов в дороге, а в городах они помогали приказчикам в торговле или обслуживали караван. Но и те и другие хоть по разу, а забежали посмотреть на человека с родины. Те, что помоложе, впотай умоляли князя выкупить их, обещаясь до конца дней своих быть у него рабами, только бы на родной земле! Горько было Властимиру слушать униженные речи сородичей, но еще горше было ему оттого, что не мог он помочь никому из них.
Дни его тянулись медленно и скучно — было много работы, и рабы почти не забегали его проведать. Только когда хозяева молились, ненадолго заходил Любечанин или парень из Резани перекинуться парой слов. Лишь вечерами, когда затихал торг и город успокаивался, а на улицы выходили сторожа, воры и влюбленные, выводили они князя на воздух — повидаться с Облаком. Конь в те минуты льнул к хозяину, словно знал что-то о судьбе своей, и Властимиру день ото дня становилось тоскливее.
Славяне знали с первого дня, что его томит. Между делом все они давно уже выглядывали в толпе двоих всадников — улыбчивого синеглазого витязя и безусого юношу. Но ни Буян, ни Мечислав не появлялись на торгу, и никто от их имени не подъезжал к мисрийским купцам. Это тревожило Властимира, и вскоре понял он, что с друзьями случилась беда.
Миновало совсем немного времени, наполненного тревогой. Рана Буяна успела поджить совсем, и он даже восстановил утраченные силы, когда однажды по коридорам тюрьмы загрохотали тяжелые шаги и послышался звон оружия и доспехов. Все узники сразу притихли — это могло означать, что стража пришла, дабы кого-то отвести на казнь.
В самом деле — отряд воинов явился в тюрьму в сопровождении самого смотрителя. Впереди шел визирь султана. Начальник тюрьмы с почтительным поклоном подвел его к решетке, за которой сидели чужеземцы.
Очнувшиеся от звона оружия, Гаральд и Мечислав вскочили при его приближении, и только Буян остался сидеть, глядя в потолок.
— Эй, вы! — окликнул вошедший узников. — Чужеземцы! Мой повелитель, правитель Дамаска султан Рашид-ибн-Махмуд аль-Абдаль, наместник правителя Багдада высокочтимого шейха Абу-Бекра-аль- Джафара, внука аль-Мамуна, был недавно на арене, где удостоил вас чести лицезреть ваш бой с лучшим тигром его зверинца. За то, что вы убили его любимца, он мог бы казнить вас в тот же день, но его милосердие безгранично. Мой повелитель желает видеть вас! Собирайтесь — вы предстанете пред его светлые очи!
Выслушав речь визиря, все, кто мог слышать ее, восхищенно заговорили, но Гаральд, презрительно скрестив руки на груди, бросил в ответ:
— Мне, христианскому рыцарю, не о чем говорить с твоим шейхом! Я уже все сказал!
Он отвернулся, и Мечислав поддержал его — он не знал, что еще ему делать.
На лице визиря отразился гнев. Он уже повернулся к сопровождающим его воинам, готовый отдать приказ схватить дерзких чужеземцев, но тут поднялся до того безразличный ко всему Буян.
— Твой повелитель хочет видеть нас? — спросил он. — Так передай, что я иду!
Все, кто рядом находился, ахнули, а Мечислав схватил гусляра за руку:
— Одумайся, друг, что ты делаешь? Он же враг наш! Но Буян вырвал руку и повторил:
— Я иду к повелителю!
Мечислав отшатнулся, а Гаральд обнял его за плечи и шепнул примирительно:
— Молчи, молчи. Он сам выбрал себе дорогу…
— Но он же предал меня! И князя! И тебя! Всех, — прошептал юноша.
Буян не подал виду, что слышал голоса за спиной. Визирь сделал знак, и, отомкнув решетку, к гусляру шагнули охранники. Тут же окружила его визирева стража и повела прочь. Буян пошел с гордо поднятой головой, и, хотя он знал, что за ним жадно следят глаза его товарищей по несчастью, он ни разу не обернулся.
Гусляр никогда раньше не бывал во дворцах, не слышал ни о чем подобном и теперь смотрел во все глаза и слушал во все уши.
Его сразу вымыли в бане, причесали и нарядили перед встречей с султаном, а потом провели по дворцу, одна комната которого была богаче другой. Словно нарочно желая смутить и поразить иноверца, его долго водили по мраморным залам меж украшенных золотом колонн и иноземных ковров, покрывавших стены. Откуда-то издалека доносилась нежная музыка, лились волны сладких запахов и слышались голоса.
Провели Буяна через весь дворец и вывели его в сад, где росли невиданные деревья, цвели чудные цветы, от которых исходил такой аромат, что больно было дышать. Меж кустов бежали дорожки из цветного песка. Все они вели к бассейну, обложенному золотом и мрамором. В нем били фонтаны и плавали рыбы, подобные слиткам золота. Вокруг стояли скамьи черного дерева и столики, ломящиеся от дорогих яств. Над садом летали птицы. Далеко улететь они не могли — в вышине была натянута сетка, которая мешала им покинуть сад.
На скамьях, на расшитых подушках, сидел сам султан, его любимые жены и приближенные. Их слуги и невольники теснились позади, любопытствуя — не каждый видел человека другой земли, да еще такого, который убил лучшего тигра из зверинца султана.
ГЛАВА 13
Приблизившись, Буян низко поклонился султану, а потом выпрямился и повторил свой поклон на все четыре стороны — визирям и женам султана в особину.
