Винцентий. Если на войне случается бежать, способнее других к бегству те, кто проворен на ногу и хорошо плавает.
Лаврентий. Да, это искусство далеко не из последних. В иных обстоятельствах быстро бегать не менее важно, чем храбро сражаться.
Винцентий. Но я в плавании полный невежда., и чуждая стихия всегда вызывает во мне страх.
Лаврентий. Так надо приучаться! Мастером никто не рождается!
Винцентий. Про мастеров этого дела я слышу очень часто, что они плыли, да не выплыли.
Лаврентий. А ты сперва попробуй с пробковою корою.
Винцентий. Коре я доверяю не так, как собственным ногам. Нет, если вам угодно поплавать, я предпочитаю остаться зрителем.
Мальчишеское благочестие
Эразмий. Откуда, Гаспар? Из харчевни?
Гаспар. Ничего похожего!
Эразмий. Играл в шары?
Гаспар. Тоже нет.
Эразмий. Из винной лавки?
Гаспар. Никоим образом.
Эразмий. Раз угадать не могу, скажи сам.
Гаспар. Из храма Святой Девы.
Эразмий. Зачем ты туда ходил?
Гаспар. Надо было приветствовать кое-кого.
Эразмий. Кого ж именно?
Гаспар. Христа и нескольких святых.
Эразмий. Благочестие не по летам!
Гаспар. Напротив, благочестие всяким летам прилично.
Эразмий. А вот я, решись я сделаться набожным, нахлобучил бы капюшон [42] по самые брови!
Гаспар. И я поступил бы не иначе, если бы капюшон давал столько же благочестия, сколько дает тепла.
Эразмий. Слыхал поговорку: «Из молоденьких ангелочков старые черти выходят»?
Гаспар. Черти и придумали эту поговорку, не сомневаюсь. Наоборот, кто смолоду не привык, тот едва ли будет набожен в старости. Нет для учения возраста счастливее детства!
Эразмий. А что ты называешь благочестием?
Гаспар. Чистое почитание божества и соблюдение его заветов.
Эразмий. Каких заветов?
Гаспар. Долго рассказывать. Но в общем все сводится к четырем вещам.
Эразмий. К каким?
Гаспар. Во-первых, питать истинное благоговение к богу и божественным писаниям; и не только бояться бога, как боятся господина, но любить его всей душою, как любят самого доброго отца. Во-вторых, всячески, как только можно, оберегать свою непорочность, то есть никого никогда не обижать. В-третьих, блюсти долг милосердия, то есть по мере сил творить добро всякому человеку. В-четвертых, — хранить терпение: если нам причинят зло, которое мы не в силах поправить, надо его переносить терпеливо, без мести, не отвечая злом на зло.
Эразмий. Да ты настоящий проповедник! А сам ты следуешь тому, чему учишь?
Гаспар. Стараюсь, насколько хватает мужества.
Эразмий. Как «мужества»? Ведь ты еще мальчишка!
Гаспар. Размышляю, сколько хватает разума, и всякий день спрашиваю с себя самого отчета, и если были какие упущения, поправляю себя: это противно приличиям, то сказано слишком резко, то сделано слишком неосмотрительно, здесь следовало промолчать, там — зажмуриться.
Эразмий. Когда же, скажи на милость, ты его составляешь, свой отчет?
Гаспар. Поздним вечером обычно, а если выдастся досуг, то и в иной час.
Эразмий. Но, пожалуйста, объясни мне, за какими занятиями проходит твой день.
Гаспар. От такого верного друга ничего не скрою. Утром, чуть проснусь (примерно в шестом часу или в пятом), черчу большим пальцем крестное знамение на лбу и на груди.
Эразмий. Потом что?
Гаспар. Потом начинаю день во имя Отца, и Сына, и святого Духа.
Эразмий. Начало благочестивое, ничего не скажешь.
Гаспар. Потом в немногих словах приветствую Христа.
Эразмий. Что ты говоришь ему?
Гаспар. Благодарю за то, что ночь, его изволением, миновала счастливо, молюсь, чтобы и день тоже даровал мне удачный — себе на славу, а моей душе на спасение; чтобы он, который есть истинный свет, не знающий затмения, вечное солнце, все животворящее, питающее и радующее, удостоил просветить мой ум, дабы не впасть мне в грех, но под его, Христовым, водительством достигнуть жизни вечной,
Эразмий. Отличное предисловие ко дню, ничего не скажешь!
Гаспар. Потом здороваюсь с родителями, которых, вслед за богом, должен любить всех больше, и отправляюсь в школу [43]. Но так выбираю дорогу, чтобы пройти мимо храма.
Эразмий. Зачем?
Гаспар. Снова коротко приветствую Иисуса и всех святых вместе, а в отдельности — Матерь божью и своих небесных заступников.
Эразмий. А ты, я вижу, накрепко затвердил то, что вычитал у Катона [44]: «Не скупись на приветствия»! Мало тебе утреннего приветствия — а ну-ка еще одно, да поскорее! Ты разве не боишься оказаться назойливым со своею чрезмерною приветливостью?
Гаспар. Христос любит, чтобы к нему взывали почаще.
Эразмий. Но, по-моему, глупо вести разговоры с тем, кого не видишь.
Гаспар. Той части своего существа, которою я говорю со Христом, я тоже не вижу.
Эразмий. Какой же?
Гаспар. Души.
Эразмий. Но ведь это пустое занятие — приветствовать, не получая ответа.
Гаспар. Напротив, ответ приходит часто — в тайном наитии. И, наконец, коль скоро дается тебе то, о чем просишь, — разве это не щедрый ответ?
Эразмий. Что же ты у него вымогаешь? Жадные у тебя приветствия, как я погляжу, — словно у нищего.
Гаспар. Ты попал в самую точку. Я молю, чтобы тот, кто, двенадцати лет отроду [45], сидя в храме, преподал поучение самым ученым, тот, кому Отец дал власть учить род человеческий, возгласивши с небес: «Вот сын мой возлюбленный, в коем мое благоволение, — ему внимайте» [46], тот, кто есть предвечная мудрость вышнего Отца, — чтобы он соблаговолил просветить мой разум к постижению добрых наук и чтобы познания мои были ему во славу.
Эразмий. А кто твои заступники среди святых?
