чтобы весь мир воочию увидел пред собою главу Церкви, который не помышляет ни о чем ином, кроме как о славе Христовой и о спасении всех смертных. Это без следа рассеяло бы ненависть к имени папы и принесло римскому первосвященнику славу нерушимую и вечную. Но я, как говорится, свалился с осла — мы совсем потеряли из виду предмет нашего разговора.
Мясник. Сейчас я тебя к нему верну. Ты утверждаешь, стало быть, что постановления пап обязательны для всех членов Церкви?
Рыбник. Да.
Мясник. Под страхом геенны?
Рыбник. Говорят, что так.
Мясник. А епископов тоже?
Рыбник. Думаю, что да. Для каждого — в пределах его епархии.
Мясник. И аббатов тоже?
Рыбник. Не уверен. Аббаты принимают власть на определенных условиях и не могут стеснять своих подвластных особыми правилами иначе, как с изволения всего ордена.
Мясник. А что, если и епископ принимает свою должность на тех же условиях?
Рыбник. Едва ли.
Мясник. То, что постановил епископ, папа может отменить?
Рыбник. Полагаю, что да.
Мясник. А что решил папа, того отменить никто не вправе?
Рыбник. Никто.
Мясник. Как же тогда мы слышим, что суждения пап объявлялись недействительными — по причине недостаточной осведомленности тех, кто их вынес, и что прежние установления впоследствии отвергались — по несовместности с благочестием?
Рыбник. Это случайные заблуждения. Ведь папа — человек, он не способен знать всё и вся. Но что исходит от вселенского собора, то уже небесное речение, равное евангельским или, по крайней мере, самое к ним близкое.
Мясник. Допустимы ли сомнения насчет Евангелий?
Рыбник. Господь с тобою! Даже насчет соборов, собранных и завершившихся по всем правилам, во Духе святе, и обнародовавших свои деяния [398], которые затем были приняты христианским миром, — недопустимы!
Mясиик. Но что, если иные сомневаются, обладает ли тот или иной собор названными тобою качествами? Сколько мне известно, многие отвергают Базельский собор, не все одобряют Констанцский [399] (я говорю лишь о тех соборах, за которыми признана правая вера). О последнем Латеранском соборе [400] не стану и упоминать.
Рыбник. Пусть, кто хочет, сомневается на свой страх и риск. Я сомневаться не желаю.
Мясник. Значит, у Петра была власть издавать новые законы?
Рыбник. Да, была.
Мясник. А у Павла с остальными апостолами — тоже?
Рыбник. Каждый обладал властью в своей церкви, которую доверил ему Петр или Христос.
Мясник. А у преемников Петра власть та же, что у самого Петра?
Рыбник. Конечно.
Мясник. Но тогда мы обязаны чтить папские буллы наравне с посланиями Петра и установления епископов — наравне с посланиями Павла.
Рыбник. Я полагаю, что даже больше, если папы и епископы действуют в согласии со своими правами.
Мясник. А дозволено ли сомневаться, что Петр и Павел писали под наитием божественного духа?
Рыбник. Кто в этом сомневается, тот еретик!
Мясник. И так же ты судишь о буллах и установлениях пап и епископов?
Рыбник. О папе — да, о епископах твердого суждения не имею, но одно знаю наверное: благочестие воспрещает дурные подозрения, пока человек не изобличен с полною очевидностью.
Мясник. Почему Дух скорее терпит заблуждения епископов, нежели папы?
Рыбник. Потому что страшнее всего — когда заблуждается голова.
Мясник. Если установления предстоятелей имеют такую силу, чем объяснить, что господь во «Второзаконии» [401] так строго грозит всякому, кто прибавит или отнимет от Закона хоть букву?
Рыбник. Ты ничего не прибавляешь к Закону, раскрывая то, что было в нем скрыто, или принимая меры к его соблюдению, и ничего не отнимаешь, делая его доступным для слушателей — одно выдвигая вперед, другое оставляя в тени, в зависимости от обстоятельств.
Мясник. Установления фарисеев и книжников были обязательны?
Рыбник. Не думаю.
Мясник. Почему?
Рыбник. Потому что они имели власть учить, но не издавать законы.
Мясник. Какая власть кажется тебе большей — создавать человеческие законы или толковать божественные?
Рыбник. Создавать человеческие.
Мясник. А по-моему, наоборот. Ведь если тебе принадлежит право толкования, твое суждение обладает весомостью божественного закона.
Рыбник. Я не совсем понимаю, что ты хочешь сказать.
Мясник. Сейчас объясню. Божественный Закон велит помогать родителям. Фарисей толкует: что помещено в храмовую сокровищницу, то дано Отцу, ибо бог — отец всех людей. Разве божественный Закон не отступает перед этим толкованием?
Рыбник. Да, толкование ложное…
Мясник. Ну, хорошо, пусть право толковать Закон передано им, — но откуда я узнаю, чье толкование истинное, если между самими толкователями такие разногласия?
Рыбник. Если общепринятое понимание тебя не удовлетворяет, следуй суждению прелатов — это всего вернее.
Мясник. Значит, авторитет фарисеев и книжников перешел к богословам и проповедникам?
Рыбник. Да.
Мясник. Но никто не твердит: «Внемлите, глаголю вам!» — назойливее и чаще, чем те, кто никогда и не заглядывал в богословские палестры.
Рыбник. Слушай всех с открытым сердцем, но храни трезвость рассудка. Лишь бы не было в их речах прямого умоисступления; если ж будет, надо их освистать всенародно, чтобы они Сами убедились в своем безумии. Впрочем, вот тебе мой совет: кто носит звание доктора, тем и доверяй.
Мясник. Но и среди них мне известны люди намного невежественнее и глупее тех, кто совершенно необразован. А среди самых ученых — удивительно, сколько споров!
Рыбник. Выбери для себя наилучшее, запутанного и темного не касайся, принимай всегда лишь то, что единодушно одобрено и высокими особами, и простым народом.
Мясник. Да, я знаю, что так вернее… Но, стало быть, есть и несправедливые установления, так же, как бывают ложные толкования?
Рыбник. Есть или нет, судить не мне; но я полагаю, что могут быть.
Мясник. Анна и Каиафа [402] имели власть издавать законы?
Рыбник. Имели.
Мясник. И что же — любое их установление было обязательно под страхом геенны?
Рыбник. Не знаю.
Мясник. Представь себе, что Анна постановил бы: никто, вернувшись с рынка, не должен принимать пищи прежде, нежели не омоет тела. Кто нарушил бы это постановление, совершил бы
