– Я сразу понял, – сказал вождь. – Ты хотел сделать мне плохо.
– Нет, – ответил художник безнадежно. – Я не люблю делать плохо. Я люблю делать хорошо.
– Тогда ты пойдешь и сотрешь, – сказал вождь. – И нарисуешь все не так, потому что так страшно. Твой медведь – страшный.
– Он не мой медведь. Он сам медведь, и был такой.
– Ты нарисуешь другого. Ты нарисуешь маленького-маленького медведя и больших-больших охотников с большими-большими копьями. Тогда никто не станет бояться. Я сам буду водить охотников смотреть на твою картину. А потом велю им убить медведя.
– Нет, – сказал художник. – Медведь был не такой. Я не могу рисовать не такого медведя, потому что могу рисовать только такого, какой был.
– Тогда ты будешь изгнан, – сказал вождь, – и погибнешь один в лесу. И даже если ты найдешь чужих, они сперва поманят и похвалят тебя, а потом съедят.
Так или иначе, меня везде съедят, подумал художник. У него заболели едва затянувшиеся раны. Он промолчал.
– Когда все станут смелыми от маленького медведя, они его убьют, – и у нас будет пещера.
– Когда они, – не выдержал художник, – увидят настоящего большого медведя, они испугаются еще больше, потому что думали, что он маленький медведь.
– Пусть, – ответил вождь спокойно. – Когда медведь бросится, им придется драться, потому что он бросится на них.
– Он многих убьет.
– Да. Но у нас будет большая пещера.
– Когда многие погибнут, большая пещера станет не нужна.
Вождь поразмыслил.
– Большая пещера всегда нужна, – сказал он. – Медведя надо убить, потому что мы уже сказали, что его надо убить, и теперь не можем сказать, что убивать не надо.
Художнику нечего было ответить. Он опустил голову.
– В новой пещере я разрешу тебе рисовать на стене и дам помощника, – мягко сказал вождь. – Иди.
Художник пошел, и вождь довел его до выхода, поддерживая своими мощными руками. Он так поддерживал, что художнику казалось, будто он выздоровел и даже никогда не был ранен, – вот как легко было идти, пока поддерживал вождь. Но вождь поддерживал недолго, и весь путь художник прошел один.
У валуна, опершись на копья, стояли два молодых охотника и тихо разговаривали. Художник, навалившись на костыль, остановился за кустами и уставился в их широкие коричневые спины.
– Смотри, – говорил один другому. – Вот, оказывается, где был медведь.
– Да, – отвечал другой. – Смотри, как он прыгнул. Передние лапы вытянуты, а брюхо беззащитно. Если прыгнуть ему навстречу и поднять копье, он брюхом напорется на копье.
– Но они этого не знали. А видишь, как здесь нарисовано. Удобно зайти с двух сторон.
– Да. Помнишь прием, который мы придумали?
– Жаль, что они не знали приема, который мы придумали.
– Жаль, что они не знали, как прыгнет медведь.
– Жаль, что они не знали, где сидит медведь.
Они неловко помолчали, поглядывая на валун.
– Но мы-то теперь знаем, – сказал один.
Второй облегченно вздохнул и перекинул копье в правую руку.
– Да, – сказал он. – Мы знаем.
Больше они не говорили. Стискивая копья, они еще раз посмотрели друг другу в глаза и ушли, проскальзывая сквозь кустарник беззвучно, словно тени.
Художник опустился на землю. Из него будто вынули все мышцы и все кости. Он мучительно жалел, что не может пойти с теми двумя, и раз уж он не может пойти, то не стоило шевелиться совсем. Оставалось только ждать.
Небо затуманилось, и по листьям зашуршал тихий дождь. В воздухе повисла мелкая водяная пыль, тревожа ноздри, обостряя пряные запахи. Под первыми же каплями рисунок сморщился и потек, через минуту и следа его не осталось на потемневшем, шероховатом боку валуна. Но художник этого даже не заметил, глядя вслед тем двум, которые не захотели плакать и болеть вместе с ним. Которые просто пошли. Я их нарисую, думал художник. Я их обязательно нарисую, чем бы ни кончилась их попытка.
