Западня

колокольчика.

Не подозревая о вмешательстве судьбы — да и как он это мог заподозрить? — мистер Батлер наконец согласился, и они сели за стол.

Теперь вы увидите, жертвой каких роковых обстоятельств он стал. Через полчаса, как и обещал Соза, с обедом, который и в самом деле оказался изумительным, было покончено. Уж если накануне дворецкий, не ожидая их появления, выставил столь обильное угощение, можете себе представить, какой пир он им закатил теперь, имея время подготовиться. Опорожнив свой четвертый и последний, наполненный до краев, стакан тончайшего красного дорского вина, лейтенант вздохнул с явным сожалением и отодвинулся от стола.

Но Соза, забеспокоившись, замахал рукой, удерживая его.

— Один момент, — взмолился он. Его полное доброе лицо излучало тревогу. — Мистер Бирсли никогда не простит мне, если я позволю вам уехать без того, что он называет «чашкой в стремя», которая предохранит вас от болезней, таящихся в ветрах, приходящих с Серры [Серра (порт.; исп. — сьерра) — горная цепь, хребет]. Стакан — только один — того портвейна, который вы попробовали вчера. Я сказал — только стакан, хотя все же надеюсь, что вы окажете мне такую честь и выпьете всю бутылку. Но стакан — хотя бы, стакан! — Он просил почти со слезами.

Мистер Батлер уже находился в состоянии приятной расслабленности, и предстоящая дорога представлялась ему пыткой; но служба есть служба, к тому же сэр Роберт Крофорд имел дьявольский характер. Разрываясь между сознанием долга и жаждой удовольствия, Батлер посмотрел на О'Рурка. Этот белокурый ангелоподобный юноша, почти еще мальчик, для своих лет слишком хорошо разбирающийся в винах, ответил ему затуманенным взглядом и облизнул губы.

— На вашем месте я бы поддался искушению, — проговорил он. — Вино весьма изысканно, а десять минут большой роли не играют.

Лейтенант принял компромиссное решение, делающее ему, как офицеру, честь, но обнаруживающее достойный всяческого осуждения, хотя и вполне понятный, эгоизм.

— Хорошо, — сказал он. — Оставьте сержанта Фланагана с десятью людьми подождать меня, О'Рурк, а сами немедленно отправляйтесь с остальными и прихватите с собой скот. Я догоню вас.

Вид упавшего духом О'Рурка вызвал сочувствие у Созы.

— Но, капитан, — умоляюще заговорил он, — разве вы не позволите лейтенанту...

— Долг есть долг, — не терпящим возражений тоном прервал его мистер Батлер. — Отправляйтесь, О'Рурк.

И О'Рурк, весьма нечетко щелкнув каблуками, отдал честь и отбыл.

Тотчас принесли бутыли в корзине — не одну, как сказал Соза, а три — и, когда с первой было покончено, Батлер решил, что, коль скоро О'Рурк и скот уже в пути, ему самому можно не торопиться с отъездом. Стадо буйволов движется довольно медленно, и отряд всадников, отправившись вслед ему спустя несколько часов и путешествуя без помех, без труда сможет догнать его прежде, чем стадо преодолеет лежащие впереди сорок миль.

Так, с легкостью поддаваясь соблазну, наш лейтенант склонился наконец к тому, чтобы распробовать и вторую бутылку этого нектара, «выгнанного из солнечного света, разливающегося над Дору» (его собственные слова). Управляющий вытащил коробку отборных сигар, и, хотя лейтенант не курил, он решил позволить себе и это по такому особенному случаю. Удобно устроившись в глубоком кресле и протянув ноги к пылающим сосновым поленьям, он провел большую часть этого промозглого дня в полудреме, прихлебывая вино и пуская дым. Вскоре вслед за второй отправилась и третья бутылка, и, учитывая, что управляющий мистера Бирсли был человеком исключительно мало пьющим, можно с уверенностью сказать, что большая часть вина перетекла в страждущую утробу лейтенанта.

Вино оказалось несколько более крепким, чем Батлеру представлялось сначала, и на смену блаженному оцепенению, вызванному обедом, пришло возбуждение, разрушившее остатки здравомыслия.

Управляющий был человеком, чрезвычайно хорошо разбирающимся в винах и виноградарстве и чрезвычайно плохо во всем остальном — поэтому неудивительно, что различные аспекты этих предметов в основном и составляли тему их разговора, — и, как все энтузиасты, являлся весьма интересным собеседником. Когда Батлер в очередной раз рассыпался в похвалах рубиновому вину, управляющий сказал со вздохом:

— Да, вы, конечно, правы, капитан, это прекрасное вино. Но у нас было еще лучше.

— Клянусь богом, это невозможно! — возразил Батлер, икнув.

— Трудно в это поверить, я понимаю. Но тем не менее оно было: великолепное, чудесное вино урожая знаменитого на Дору 1798 года, самого известного из всех, что мы знаем. Мистер Бирсли продал несколько бочек монахам в Тавору, которые разлили его по бутылкам и теперь хранят. Я упрашивал его тогда не делать этого, зная, сколь ценным оно может стать со временем, но он все же продал. Эх, господи, господи! — Управляющий сжал на груди руки и поднял к потолку свои чуть выпуклые глаза, демонстрируя всевышнему, что он не одобряет безрассудного поведения хозяина. — Мистер Бирсли сказал, что вина и так достаточно, но теперь, — он в отчаянье развел своими пухлыми руками, — у нас его не осталось вовсе. Эти сукины дети — французы, которые пришли с маршалом Сультом, — забрели к нам в поисках фуража и, найдя вино, вылакали его, как свиньи. — Он выругался, его прежде добродушное лицо теперь горело гневом. — Подумать только, все это бесценное вино было употреблено словно самое низкопробное пойло. Не осталось ни капли. Но у монахов в Таворе его еще много. Они дорожат им, поскольку знают толк в хорошем вине. Все священники знают толк в хорошем вине. Да! Черт побери!

Он погрузился в тяжелые раздумья.

Лейтенант Батлер пошевелился в кресле и сочувственно нахмурил брови.

— Отврат'тельно, — сказал он с негодованием, его язык сильно заплетался. — Я не забуду об этом, когда... встр'чусь с фр'нцузами. — После чего тоже погрузился в раздумья.

Мистер Батлер был добрым католиком и, более того, католиком весьма ортодоксальным, не согласным считать некоторые вещи само собой разумеющимися. Леность и распущенность духовенства в Португалии, бросившиеся в глаза уже при его первом знакомстве с монахами этой страны, вызвали в нем негодование. Громогласно декларируемые обеты монашеской бедности, якобы строго соблюдаемые за монастырскими стенами, коробили его своей фальшью. Люди, поклявшиеся богу жить в нищете носящие грубую одежду и обходящиеся без обуви и в то же время заплывающие жиром от обильной пищи, хранящие драгоценные вина, раздражали его своей несообразностью.

— И теперь этот нектар попивают монахи, — сказал он вслух и саркастически усмехнулся. — Знаю я эту п'роду каплунов, подпоясавших свои большие животы веревками, ваших живущих «в нищете» капуцинов [Капуцины (от capuccio, um. — капюшон) — члены монашеского католического ордена].

Соза посмотрел на него с внезапной тревогой, вспомнив, что все англичане еретики (он ничего не знал о религиозных разногласиях между англичанами и ирландцами) [В отличие от протестантов-англичан ирландцы в большинстве своем являются католиками, как и португальцы] . Молча Батлер прикончил третью, и последнюю, бутылку, его разум замкнулся на мысли о вине, которое было еще лучше этого и хранилось в подвалах монастыря в Таворе. Он ощутил растущую потребность непременно его попробовать.

И неожиданно спросил:

— А где находится Тавора? — вероятно, подумав о восторге, который могло бы вызвать это вино у измученных войной солдат в долине Агеды.

— Лиг [Лига — мера длины в ряде европейских стран до введения метрической системы. Длина ее была различной; в Португалии она составляла 6180 м.] десять отсюда, — ответил Соза и показал ее на карте, висящей на стене.

Лейтенант поднялся и, слегка пошатываясь, двинулся через комнату. Он был высоким, чуть угловатым парнем, светлокожим, с голубыми глазами и копной густых огненно-рыжих волос, удивительно сочетавшихся с его характером. Широко расставив ноги для большей устойчивости, лейтенант остановился перед картой и, проследив пальцем течение Дору, стал водить им по области вокруг Регоа, пока наконец не нашел нужного места.