— Более достойных людей не было, — ответил Кантэн. — Приходившие к Питту ничего не могли предложить ему. Они просто скулили и попрошайничали.
— Так могут говорить только друзья Пюизе. Но когда все выяснится, то станет понятно, что вероломный Питт нанял его, чтобы окончательно погубить нас.
— Вы хотите сказать, что пока все не выяснится, вы предпочитаете верить этой чудовищной лжи. Подобное отношение делает честь вашему уму.
— Ба! — воскликнул Кадудаль. — Пусть они барахтаются в своем тошнотворном вареве. — Он тяжелым шагом вышел из зала, и Кантэн, полностью разделявший его отвращение, последовал за ним.
— Что теперь делать, Жорж? — спросил Кантэн.
Тогда Кадудаль не знал ответа. Но вскоре ответ продиктовали обстоятельства. В Кэтлегоне нечем было кормить армию и она начала быстро таять. Большинство шуанов разошлось по домам; другие, привыкшие к разбойной жизни, вернулись в свои лесные убежища. Среди последних были Кадудаль и три сотни его сподвижников — все, что осталось от многочисленного отряда морбианцев. Для Кадудаля не могло быть и речи о возвращении к мирной жизни. Если бы такой прославленный повстанец сложил оружие, для него это было бы равносильно самоубийству. Перед отбытием из Кэтлегона он объявил о своем намерении переправиться через Луару и соединиться с Шареттом и его вандейцами.
Кантэн, в чьи планы не входило отправляться в Вандею, остался с Сен-Режаном, который с сотней своих людей задержался в Кэтлегоне после того, как замок покинули шуаны. Необходимо было защищать и поддерживать размещенных в замке раненых. Он организовал вылазки за продовольствием, и только благодаря им остатки полка «Верные трону» получали хоть какую-то пищу. Кроме того, по настоянию Кантэна он послал несколько разведчиков за новостями, в основном, и прежде всего относительно мадемуазель де Шеньер и ее тетушки. Главной причиной задержки Кантэна в Кэтлегоне было мучительное беспокойство о судьбе Жермены. Не узнав, что с ней, он не мог думать о собственном будущем. Если бы не это, он давно покинул бы место, которое не вызывало у него ничего, кроме отвращения. Он постоянно чувствовал затаенную враждебность эмигрантов с тех пор, как горячо выступил на защиту Пюизе, и только страх перед его шпагой удерживал их от ее открытого проявления. Ощущая себя изгоем в обществе эмигрантов и глубоко презирая их, Кантэн общался только с Сен-Режаном и его людьми.
Дни шли за днями, и вести, поступавшие в Кэтлегон, не приносили утешения его обитателям.
Сомбрея и его эмигрантов в цепях отправили по этапу в Ванн, где ими теперь занимались представители Конвента Тальен и Блед. Роялисты сдались Гошу при условии, что им сохранят жизнь. Но политики отказались утвердить то, что сделали военные. На основании того, что эти люди в качестве эмигрантов были объявлены вне закона, их рассматривали как обычных военнопленных. Их группами приводили на суд и так же группами расстреливали на городском валу Ванна.
Однажды в Кэтлегон пришло известие о том, что престарелый епископ Дольский и четырнадцать священников казнены вместе с самим Сомбреем, Арманом де Шенером и еще несколькими их товарищами по оружию. Узнали в замке и о том, что около трех тысяч шуанов перешли на сторону республиканцев. То был, действительно, конец всех надежд, и жалкая горстка засевших в Кэтлегоне роялистов поняла, что бегство — их единственное спасение.
С отчаянием и гневом две сотни роялистов принялись обсуждать свое положение.
Однако Кантэн в этот день получил и утешительную весть. Тот же разведчик, что принес в замок страшный рассказ о расстрелах, передал молодому человеку письмо от мадемуазель де Шеньер.
Под видом торговца луком крестьянский парень добрался до Сен-Мало, где, пустив в ход всю свою хитрость, напал на след госпожи де Шеньер и ее племянницы. Он разыскал их и обнаружил, что они открыто, под своим именем, живут в доме булочника недалеко от квадратного замка.
Торопливые строчки, набросанные рукой Жермены, вселили в измученную душу Кантэна одновременно и покой, и досаду.
Жермена писала, что с несказанным облегчением узнала, что он цел и невредим и молит его заботиться о своей жизни, от которой зависит и ее собственная жизнь. Далее она успокаивала его на свой счет. При помощи генерала Гоша они с тетушкой получили паспорта и в тот самый момент, когда она пишет письмо, готовятся взойти на борт судна, которое доставит их на Држерси, откуда будет не сложно добраться до Англии.
Кантэн оценил осторожность Жермены; она избегала малейшего упоминания о постигшей роялистов военной и политической трагедии и ни словом не обмолвилась о причине интереса, проявленного к ним генералом Гошем. Он догадался сам, в чем она, разумеется, не сомневалась, и именно эта догадка наполнила его душу досадой и несколько охладила его благодарность к генералу. Есть нечто унизительное и мелкое в том, что мы принимаем помощь или услугу от того, кого презираем. Но ведь он сам наставил Жермену на этот путь своим софизмом об использовании зла ради служения добру.
Глава IX
ВОЕННЫЙ СУД
В тот же вечер Кантэн разыскал Констана де Шеньера, чтобы сообщить ему новости о госпоже де Шеньер. Им двигал сердечный порыв, желание унять тревогу, которую по его представлениям должен испытывать сын за судьбу матери, и принести добрые вести, чтобы хоть немного утешить скорбь, в которую повергло Констана сообщение о смерти брата.
По возвращении в Кэтлегон Констан проявлял все признаки умственного и физического вырождения. Предаваясь постоянным размышлениям о катастрофе, в которую его собственное безрассудство внесло немалую лепту, не имея ни определенной цели, ни планов на будущее, и даже не желая задуматься над ними, он сильно пил и оттого с каждым днем становился все более властным и заносчивым.
Он бросил на вошедшего Кантэна злой взгляд и сразу же прервал его.
— Значит, вы имели наглость переписываться с моей кузиной?
— Если желаете, мою наглость мы обсудим позднее. А сперва выслушайте новость, с которой я пришел. Она касается вашей матушки.
Они были вдвоем в библиотеке, уже служившей подмостками для нескольких роковых сцен; теперь комнату покрывала пыль, везде царил беспорядок, внесенный за последние недели чуждыми ее стенам обитателями. Обломки мраморных бюстов, несколько дней назад сброшенных с пьедесталов, валялись там, где упали, обюссонский ковер был испещрен грязными следами. Сломанное кресло времен Людовика XV золоченого дерева с парчовой обивкой опрокинулось на бок. Книги, снятые эмигрантами с полок скуки ради, лежали там, куда их забросили небрежные читатели. Вся комната являла собой олицетворение нравственного состояния людей, ее создавших. Ее некогда изящное, уточненное величие не устояло перед развращающей силой ударов судьбы.
Облик самого господина де Шеньера тоже претерпел сходные перемены. Растрепанный, неряшливо одетый, в расстегнутом желтом шелковом жилете, залитом вином, с засаленным, измятым шейным платком, этот крупный, смуглый мужчина являл собой картину полного распада.
Он облокотился о большой письменный стол, и его налитые кровью злобные глаза уставились на стоящего перед ним стройного, подтянутого человека.
— Какое отношение вы имеете к моей матери?
— Никакого. Но вы, полагаю, имеете к ней некоторое отношение, — Кантэн вкратце, Чтобы поскорее уйти, передал ему полученные известия.
Выражение облегчения, мелькнувшее было в глаза Констана, тут же сменилось ухмылкой.
— Значит, мы пали настолько низко, что обязаны жизнью проститутке.
— Безопасность вашей матушки должна быть для вас важнее, чем средства, которыми она достигнута.
— Ах! Вы еще будете учить меня? — густые черные брови зловеще поползли вверх. — Вы даже не
