тем, что она была щедро наделена от природы благородной сдержанностью и самодостаточностью, а это обычно прививается воспитанием. Трудно было себе представить, что Маргарет чем-то обижена. Достоинство, рожденное подобной уверенностью в себе, не могло быть внешним и показным, оно проникло в ее плоть и кровь и уберегло от излишней самонадеянности и бессмысленной дерзости — возможного последствия предоставленной ей свободы.
И глубоко укоренившаяся уверенность в себе, подкрепленная всем прошлым опытом, не покинула Маргарет и теперь, когда ее связали, набросив на голову плащ, и обращались с ней, как с вещью. Маргарет была удивлена и раздосадована. Страх не закрался ей в душу: Маргарет не верилось, что он оправдан, что насилие беспредельно. Она не сопротивлялась, сознавая бессмысленность борьбы с дюжими матросами, полагая это ниже своего достоинства.
Маргарет неподвижно лежала на корме на свернутом парусе, всеми силами сдерживая закипавший гнев, способный помутить разум. Она едва воспринимала качку, скрип уключин, напор гребцов, налегавших на весла, бессвязные звуки, вырывавшиеся у них порой. Маргарет догадывалась, что рядом с ней сидит дон Педро. Он обнимал ее за плечи, удерживая на месте, а, возможно, и оберегая. В другое время это шокировало бы ее, но сейчас было безразлично. Такая мелочь по сравнению с самим похищением не стоила того, чтобы высказывать возмущение.
Через некоторое время дон Педро убрал руку и принялся развязывать шнурок, стягивавший плащ, в который она была закутана с головой. Покончив с этим, он стянул с нее плащ, и Маргарет вдохнула ночной воздух, взору ее открылись безбрежная гладь воды, звезды в небе, темные фигуры матросов, ритмически работающих веслами, и человек, склонившийся над ней. В окружающей тьме его лицо казалось голубоватым. Она услышала его голос:
— Вы простите мне эту возмутительную дерзость, Маргарет? — тон вопроса был вкрадчивый, почти просительный.
— Мы поговорим об этом, когда вы меня высадите на берег в бухте возле поместья Тревеньон, — ответила Маргарет и сама подивилась собственной твердости и резкости.
Она скорее угадала, чем увидела его улыбку, тонкую, насмешливо-самоуверенную, так хорошо ей знакомую. Но если раньше она вызывала восхищение Маргарет, то теперь она сочла улыбку дона Педро отвратительной.
— Если бы у меня не было надежды на прощение, я бы свел счеты с жизнью, Маргарет. О возвращении не может быть и речи. Эта авантюра связала нас воедино.
Маргарет сделала попытку подняться, но он снова обхватил ее за плечи и усадил.
— Успокойтесь моя дорогая, вашему достоинству и свободе ничто не угрожает. Я вам обеспечу высокое положение в обществе.
— Вы себе обеспечите высокое положение, — отозвалась она, дерзко добавив:
— на виселице.
Он больше ничего не сказал и, подавив вздох, убрал руку. Дон Педро решил, что лучше выждать, пока гнев Маргарет остынет, пока она проникнется мыслью, что всецело находится в его власти. Это скорей сломит ее упрямство, чем все слова. Она еще не испытала страха. Но то, что Маргарет не теряла присутствия духа, делало ее еще более желанной для дона Педро. За такую женщину стоило бороться, и потому надо было призвать на помощь все свое терпение. Дон Педро не сомневался, что в конце концов Маргарет будет принадлежать ему. Воля была определяющей чертой его характера, как, впрочем, и у Маргарет.
А лодка тем временем рассекала волны. Маргарет посмотрела на звезды в небе и одинокую желтоватую звезду на горизонте. Она, казалось, все увеличивалась по мере их приближения. Лишь однажды Маргарет оглянулась, но во мраке, скрывшем землю и береговую линию, ничего не различила. Она увидела лишь, что дон Педро не один на корме. Рядом с ним сидел рулевой. Маргарет, обращаясь к нему, снова протестовала, требовала, чтобы ее вернули на берег. Но он даже не понял, о чем речь. Обратившись к дону Педро, он получил короткий резкий ответ на испанском.
И Маргарет замолчала с видом оскорбленного достоинства. Желтоватая звезда впереди продолжала расти. Отражение от нее извилистой световой дорожкой бежало по воде. В конце концов она оказалась фонарем на корме корабля, и лодка, ударяясь о борта высокого галеона, подошла к входному трапу. Наверху стоял человек с фонарем. На фоне освещенного шкафута четко вырисовывался его силуэт.
Лодка бросила якорь у трапа, и дон Педро предложил ее светлости подняться. Она отказалась. В этот момент она была в замешательстве и не совладала с собой. Она сопротивлялась, угрожала. С корабля кинули веревку. Матрос поймал ее конец и сделал затяжной узел. Набросив его на Маргарет, он стянул узел у колен. Потом ей подняли руки и осторожно затянули узел под мышками. Дон Педро тут же подхватил Маргарет и усадил на плечо. Поддерживая свою ношу левой рукой, он схватился за лестницу правой рукой и начал подниматься. Маргарет поняла, что сопротивление бесполезно: ее подтянут, как груз, на веревке, и она выбрала из двух зол меньшее. На шкафуте, ярко освещенном фонарями, дон Педро спустил Маргарет. Веревка, которую подтягивали на корабль по мере их подъема, змеей лежала на палубе у ее ног. Дон Педро распустил затяжной узел и освободил Маргарет.
На палубе у входного трапа их ждал Дюклерк, хозяин галеона, с фонарем в руке. У комингсов стояли двое — крепкого сложения джентльмен и высокий худой монах-доминиканец в белом облачении и черной монашеской накидке. Остроконечный капюшон, закрывавший голову, затенял его лицо.
Первый быстро шагнул вперед и, низко поклонившись дону Педро, что-то тихо ему сказал. Это был дон Диего, управляющий графа Маркоса, тот самый, что снарядил корабль в Англию, как только до него дошла весть, что хозяин ждет его там.
Монах, скрестив под просторной накидкой руки, неподвижный, как статуя, оставался на месте. Уловив вопросительный взгляд дона Педро, дон Диего с готовностью объяснил его присутствие. В католической Испании ни один корабль не мог выйти в море без духовного пастыря. Он жестом подозвал монаха и представил его как Фрея Луиса Сальседо. Священник и аристократ поклонились друг другу, всем видом выражая взаимное уважение. Выпрямившись, монах снова скрестил руки. Свет фонаря на мгновение выхватил из тени капюшона его лицо. Маргарет мельком увидела его — аскетическое, худое и бледное с мрачно горящими глазами. Их взгляд проник холодком страха в ее отважную душу — страха, какого она еще не испытывала с момента похищения. В этом быстром взгляде она почувствовала зловещую угрозу, неприкрытую злобу, перед которой ее душа содрогнулась, как содрогнулась бы от проявления сверхъестественной силы.
Потом дон Педро сообщил Маргарет, что лучшая каюта корабля в ее распоряжении и дон Диего проводит ее туда. Она растерялась на какой-то миг, но стояла, высоко подняв голову, вскинув подбородок, глядя гордо, почти с вызовом. Наконец она повернулась и пошла за управляющим, и дон Педро последовал за ней. Пока сопротивление бесполезно, придется выполнять их волю. Осознав это, Маргарет подчинилась, не поступившись своим достоинством и неискоренимой верой, что никто не сможет причинить ей вреда.
На продольном мостике кто-то перехватил дона Педро за руку. Он обернулся и увидел монаха. Видно, он шел за ним следом, бесшумно ступая в своих сандалиях. Впрочем, общая суматоха на корабле, готовящемся к отплытию, заглушила бы любой шум. Скрипели блоки и фалы, слышался топот ног, а когда была отдана команда положить руля к ветру, поочередное хлопанье наполнявшихся парусов напоминало приглушенные пушечные выстрелы. Послушная ветру, слегка накренясь левым бортом, «Девушка из Нанта» с командой испанских матросов под покровом ночи ускользнула в открытое море.
Дон Педро, нахмурившись, вопросительно глянул на монаха. Свет фонаря, висевшего на мостике, бил ему прямо в лицо.
Тонкие губы монаха шевельнулись.
— Эта женщина, взятая на борт вашей светлостью? — спросил он.
Дон Педро почувствовал, что его душит гнев. Дерзость самого вопроса усугублялась его презрительной краткостью. Дон Педро сдержался, и монах не услышал ответа, который полагался ему по заслугам.
— Эта дама, — с подчеркнутым почтением произнес он, — будущая графиня Маркос. Я рад, что выдался случай известить вас об этом, чтобы впредь вы говорили о ней с должным пиететом.
И, повернувшись спиной к бесстрастно поклонившемуся монаху, он направился к главной каюте,
