Чанышевой сегодня утром стало плохо. Думали, у нее — ломка, сразу не обратили внимание. Потом вызвали фельдшера.
Тот что-то заподозрил и отправил ее к врачу.
Врач выдал диагноз. Она на четвертом месяце беременности! Стала бы она в этом случае убивать мужа и кормильца?
— Интересный вопрос и очень скользкий.
— Чем же он скользкий?
— А что, если она забеременела не от мужа? И очень боялась, что он об этом узнает?
А ведь он ее сильно “пас”, и у нее не было возможности тайно сделать аборт.
— Это вариант, — согласился Лоскутков. — Тайно сделать аборт у нее возможности не было, а тайно сделать ребенка время нашлось.
Подъезжай быстрее, обмозгуем вместе.
— Я сейчас около фирмы Осоченко. Только к нему загляну-Попробую по этому поводу выяснить кое-какие детали. Все-таки Гоша был вхож в их семью и может что-то подсказать.
— Давай, поторопись. Кстати, Панкратов организовал уже себе отзыв из отпуска с сегодняшнего дня и взялся за дело с разбега. Они сейчас сидят вместе со Славой в компьютерном отделе.
— Это совсем хорошо. А то в одиночестве Слава явно слабоват.
— В смысле чего слабоват? Как компьютерщик?
— Нет. Физически.
— Не понял.
— Глаз у Славы зажил?
— А что?
— Есть угроза для второго глаза.
— ?
— Приеду — расскажу.
Я вышел из машины и закрыл ее. Переезжать на десять метров, чтобы поставить уже у дверей компьютерной фирмы, смысла не было. К счастью, на этот раз Гоша оказался на месте и посмотрел на меня довольно угрюмо.
Половина лица у него заметно посинела. Это смотрелось колоритно рядом со сливовым носом Валеры. Прекрасная парочка.
— Гоша, — сказал я. — Очень тонкий вопрос к вам. Щепетильный. И желательно поговорить тет- а-тет. Валера, не обижайтесь, пожалуйста, — повернулся я в сторону напарника Осоченко.
— Пойдемте в ту комнату, — махнул Гоша рукой в сторону склада-мастерской, где я раздевался в прошлый свой приход, когда познакомился с Валерой.
Здесь свободным оказался только один стул; остальные — заставлены коробками и корпусами компьютеров. По праву старшинства я на этот стул и уселся.
— Курить здесь можно?
— Нежелательно, — сказал Гоша. — Компьютеры не любят дым. Он окисляет контакты.
— Спасибо за совет. Значит, я теперь ив своем кабинете курить не должен.
— Конечно.
— Учту. Но я пришел с другим вопросом.
Сколько лет прожили вместе Валентин с Александрой?
— Почти сразу после школы поженились.
— Значит, около десяти лет. А почему у них не было детей?
Гоша посмотрел на меня удивленно:
— Это имеет какое-то отношение к расследованию?
— Самое непосредственное.
— Еще в девятом классе Валентин катался на лыжах и провалился на карьере под лед.
Глубина там была небольшая, утонуть он не мог, но промок и простыл. В результате у него возникла водянка яичка. Делали операцию.
Тогда ему не сказали, что после этой операции он не будет иметь детей. То ли врач такой попался, что все равно было, то ли просто не стали пугать... Он только через два года после свадьбы пошел обследоваться. И все обнаружилось.
— Вы знаете такие подробности... Признаюсь, меня несколько удивляет степень вашей осведомленности. Словно вы специально изучали проблему, — иронию он не уловил.
А если и уловил, то виду не подал. И глаза не забегали — не выдали.
— Об этом много тогда в классе говорилось. Над Валентином смеялись, хотя и не знали последствий. А обследовался он... Я тогда как раз из армии пришел. А Валентин с расстройства запил немного. Они с Санькой тогда еще в институте учились.
Я согласно кивал в такт его словам.
— Еще некорректный вопрос. Вы не слышали, у Александры не было любовников?
— Почему вы про это спрашиваете? — поинтересовался Осоченко, и я заметил, что он очень сильно покраснел. Должно быть, в комнате — слишком жарко. Потому что Гоша даже узел галстука слегка оттянул с горла и расстегнул верхнюю пуговицу.
— Дело в том, что сегодня врач дал заключение, что Александра Чанышева — на четвертом месяце беременности. Это значит, что ее будущий ребенок вместе с ней всосал уже такую массу наркотиков, что может родиться с врожденным абстинентным синдромом. Это уже конченый наркоман или урод. Еще неродившееся дитя...
А теперь Гоша побледнел, как первый снег, который в этом году еще не выпал. Скелет моих догадок начал обрастать мясом и приобретать фигуру с определенными контурами...
— Нет, я ничего не слышал о ее любовниках.
— Могла она застрелить мужа из страха, что все откроется? Как вы думаете? — Я пошел на откровенную провокацию.
— Н-не знаю... — у Гоши опять забегали глаза. — Значит, ее все-таки подозревают обоснованно?
— Не могу сказать точно. Но сегодня ее собирались выпустить под подписку о невыезде.
— А во сколько, вы не знаете? Я хотел бы ее встретить. Она же в таком состоянии.
Тем более, после врача... Ей, наверное, все сказали...
— Это знает только майор Лоскутков. Позвоните ему, спросите, — посоветовал я и сразу же поимел желание откусить себе язык.
Однако было уже поздно — слова вылетели, и я решил язык оставить на месте.
— Он сам мне недавно звонил. Через два часа я должен к нему явиться для беседы. Сначала повестка была на завтра. А сегодня он попросил перенести разговор. Я согласился.
— Вот и спросите тогда.
— А раньше ее не выпустят?
— Сомневаюсь. Там надо слишком много бумаг оформлять. Это — непростая процедура.
Я откровенно врал. Я не знал самой сути этой процедуры, но мне очень захотелось, чтобы Александру Чанышеву выпустили в то время, когда Гоша не сможет ее встретить.
И потому я скомкал окончание нашей беседы тяжелым вздохом.
— Ладно, мне пора... — и пошел к выходу. — Может быть, я вечерком позвоню вам. Где вас искать?
— Я... Не знаю...
Зато знаю я. Лучше, чем знает сам Гоша.
Я кивнул на прощание Валере и вышел.
Около моей машины, унижая ее, как русская борзая может унизить бездомную дворнягу, стоял великолепный спортивный “Мерседес-500” серебристого цвета. А рядом — Хозяинов и оба телохранителя. Собрались уезжать.
— Вы, оказывается, тоже еще здесь? — Хозяинов опять приторно улыбался.
— Беседовал с клиентурой. С компьютерщиками.
