напоминает фарс. Следовательно, те, кто смеется, на его стороне. Во время выступления я была поражена его обходительностью и присущим ему чувством юмора. Этот человек умеет нравиться людям, потому что у него чистая душа под — бог мой, как бы это сказать?.. — отталкивающей внешностью.
Старик поражен.
— Мадам, — говорит он, — вы мне кажетесь слишком снисходительной.
Он прочищает горло.
— Ладно, мой дорогой Сан-Антонио, давайте заключим договор: вы мне находите преступника в течение двух суток, а я забываю то, что сказал по поводу вашего старого сообщника.
Он кланяется, целует маме руку, отчего она краснеет, смутившись, и растворяется в ночи.
Я разыскиваю Его Величество. Он просто цветет! Он лучезарен и слегка навеселе.
— Классно получилось, приятель! — ликует он.
— Прекрасно, — соглашаюсь я. — Даже сам Пужад не смог бы выступить лучше!
— Думаю, дело в мешке, как говорят при английском дворе.
— Что в мешке, мой румяный малыш?
— Мое избрание в палату депутатов.
Я раскрываю от удивления рот.
— Ты что, в самом деле хочешь стать депутатом?
— Ну и хрен же ты собачий! — взрывается Ромовая баба. — Нет, ты слышишь, Пополь? — говорит он, обращаясь к Морбле. — Он еще сомневается, хочу ли я стать депутатом! Да если посмотреть да разобраться, как складываются мои дела сейчас, я, может быть, еще и министром буду. В политике — это не то, что в полиции, тут продвигаешься благодаря своей глотке. Я, конечно, не хочу хвастать, приятель, но что касается моей глотки, то она у меня — слава богу, разве нет? Если хочешь, уметь болтать — это особый дар!
— В ожидании депутатского кресла, — обрываю я его, — побереги свои перышки, Толстый. Не забывай, что убийца все еще разгуливает на свободе и подкарауливает тебя!
Он хохочет, потом своим согнутым указательным пальцем манит меня в сторону. Я повинуюсь.
— Послушай, Сан-А, — наклоняется он ко мне, дыша в лицо перегаром, который заставляет подумать о винодельческом кооперативе, — я не верю в историю о чокнутом. Мое глубокое убеждение, что все эти преступления являются нормальными. Но последнее — вовсе не преступление.
— Значит, это эскимо на палочке? — шучу я, поскольку шутить полезно.
— Несчастный случай, я тебе уже говорил об этом.
— А два первых?
— Согласен, похоже на это, как сказала бы Далила, но это не дело рук сумасшедшего. Если бы я поверил в сумасшедшего, надеюсь, ты понимаешь, что я бы не стал выставлять свою кандидатуру. У меня всего лишь одна шкура, и я за нее держусь, приятель! Ты можешь представить Берту без меня? Ей больше некому будет наставлять рога!
Я кладу руку на плечо Тучному — На твоем месте, Толстый, я бы все-таки предусмотрел и эту возможность. Представь, что ты ошибаешься?
Но он уже закусил удила. Дай бог, чтоб это были милосердные удила!
— Если ты беспокоишься о моем здоровье, можешь передохнуть, приятель я пью рыбий жир каждое утро!
После того как произошел обмен этими любезностями, мы все возвращаемся в Сен-Тюрлюрю, чтобы предаться целительному сну.
На следующее утро мы встаем рано. Я чувствую себя бодрым, хотя не могу объяснить причину этой бодрости. У меня складывается впечатление, что период маразма заканчивается. Мой персональный внутренний голос предсказывает ясную погоду и нашептывает мне добрые обещания Берю распевает во весь голос. Он появляется на лестничном повороте, выбритый, в свежей рубашке, с улыбкой победителя Аустерлицкой битвы на губах Мне отрадно видеть, что мы настроены на одну и ту же волну.
— Ты, кажется, в отличной форме, Толстый? — обращаюсь я к нему, дуя на обжигающий кофе.
— Да, — соглашается он. — Сегодня утром у меня пресс-конференция в кафе “Индустрия и Монумент — объединенным мертвецам”. И мне пришлось просмотреть основные направления моей программы, по поводу которой я держал речь вчера вечером.
Я ничего не отвечаю. Он мне начинает надоедать, этот Берю. Пока он поглощает свой завтрак, состоящий из сала, ветчины, яичницы-глазуньи, сыра и литра красного вина, я спускаюсь, чтобы вывести автомобиль после этого возвращаюсь, чтобы поцеловать Фелицию Когда я вновь вхожу в столовую, Тучный вытирает лезвие своего перочинного ножа изнанкой галстука, засовывает свой рабочий инструмент в карман и встает.
— Придется утром купить другую шляпу, — решает он, снимая свой фетровый ореол с вешалки.
— Да, — поощряю я его, — придется.
Мы занимаем места в моей машине — и погоняй, водитель! Направление — Белькомб.
— Ох и возгордится моя толстуха, когда я стану депутатом, мечтательно говорит Постыдный. — Представляешь, какой эффект это произведет на соседей!
Я не говорю ему, что думаю по этому поводу во-первых, потому что не хочу его обидеть, во-вторых, потому что мое внимание сосредоточено на опасных выкрутасах, которые проделывает какой-то мальчишка, оседлавший слишком большой для него велосипед. При нашем приближении он теряет уверенность в себе. Я беру как можно правее и останавливаюсь. Но возникшая опасность приводит его в полную растерянность, и он устремляется прямо на машину. Напрасно пытаясь вывернуть в последний момент руль, он цепляется за мое левое переднее крыло и отлетает в сторону Его переднее колесо выписывает несколько “восьмерок”, потом велосипед падает в пятидесяти метрах от машины. Мальчишка совершает планирующий полет и приземляется на обочине Мы с Толстым выходим из машины, чтобы оказать ему помощь. Нам достаточно одного взгляда, чтобы убедиться, что он всего лишь поцарапался. Тем не менее от волнения он плачет.
— И не стыдно ездить на старом велосипеде без тормозов, выговаривает Его депутатствующее Величество. — Ты же мог разбиться, малыш!
Берю умолкает и достает из кармана записную книжку. Это совершенно новая записная книжка, которая недолго останется таковой, ибо карман Берю — отнюдь не то место, где предметы сохраняют свою девственность.
Он сосет кончик карандаша и делает на белой странице какие-то таинственные записи.
— Что ты делаешь? — удивленно спрашиваю я.
— Это штука, которую я включу в свою программу: проверить тормоза детских велосипедов!
Я утешаю мальчишку и сую ему в руку два банкнота, чтобы он поставил новые тормоза на свою кучу железного хлама. Он тут же вытирает слезы, а затем использует свой влажный носовой платок, чтобы унять кровь, которая сочится из его царапин.
— Все в порядке, малыш?
— Да, месье, спасибо.
Мы направляемся к машине. Мы делаем два шага, и тут происходит непредвиденное. Взрыв раскалывает деревенскую тишину. Клубится черный дым, и взвивается пламя! Моя машина взлетела на воздух и пылает, как в американских фильмах.
Я бегу к пожарищу. Но поздно. Машина объята сплошным огнем. Кто-то мне подложил под сиденье воспламеняющуюся мину.
Будущий депутат зеленеет, как испорченная селедка. Его бескровные губы дрожат.
— Что это значит? — бормочет он.
— Это значит, что сумасшедший, существование которого ты отрицаешь, пытался убрать тебя, — заверяю я его. — А поскольку ему недолго резвиться, он заодно решил убрать и меня. Не случись происшествия с этим сопляком, нам бы пришлось жарковато!
— Ты.., ты.., ты.., ты… — начинает Толстяк.
— Ты в заику играешь? — иронизирую я.
— Ты.., ты считаешь, что это он меня имел в виду?
