появятся сложности в общении с ним, вы должны немедленно сообщить об этом мне.
Я кивнула.
Тревор открыл дверь.
— Доброй ночи, мисс Рашдон.
Дверь за мной затворилась. Я стояла в темноте, среди холода и тишины, а голова моя лихорадочно работала, и в ней метались противоречивые мысли. Возможно, что я неправильно судила о Николасе Уиндхэме. Кажется, все на свете считали его безумным, но более того, не только безумным, но и способным совершить убийство. Может быть, я никогда и не знала его по-настоящему. Может быть, я верила в свои фантазии, столь же наивные, как фантазии ребенка. Да, я не знала его. Никогда не знала.
Я сделала от двери всего лишь шаг, когда она отворилась снова. Я приостановилась, и в это время из комнаты выскользнула стройная фигура Адриенны Уиндхэм. Адриенна не сводила с меня глаз, пальцы ее судорожно придерживали у горла плотно запахнутый халат, а я смотрела, как из ее губ вырывается тонкая струйка пара и растворяется во мраке.
— Мисс Рашдон, — обратилась ко мне Адриенна слабым голосом. —Да?
Адриенна сделала ко мне несколько шагов. Когда мы оказались стоящими лицом к лицу, она улыбнулась, улыбка ее была краткой — продлилась не более мгновения.
— Вы были очень добры, — сказала она. — Боюсь, что Тревор не одобряет эмоции. Он у нас стоик. Вы понимаете, у него такая профессия. Он не может вести себя иначе.
— Да, — согласилась я.
Еще больше понизив голос, Адриенна продолжала:
— Помогите Николасу, если сумеете. Тревор считает, что единственное, что мы можем сделать, — примириться с его поведением. Я его принять не могу. Понимаете? Но я не могу и помочь Николасу. Я все еще слишком сердита на него за то, что он так меня подвел. Видите ли, мы с Ником прежде были очень близки, но с того момента, как он заболел…
Она замолчала и некоторое время рассматривала свои руки, потом заговорила снова:
— Это как если бы вы любовались самым прекрасным созданием в мире и вдруг заметили, что на нем появились ужасные шрамы, что оно изуродовано. Я просто не могу его видеть, не могу смотреть на него, и это меня пугает.
Я коснулась руки Адриенны, стараясь успокоить ее.
— Может быть, он тоже испытывает страх, миледи, — предположила я.
Она подняла на меня глаза.
— Вы… вы останетесь с ним? Поможете ему? Он отчаянно одинок. У него никого нет, кроме сына. Ребенок — смысл его жизни, потому что только он принимает Ника таким, какой он есть. Если бы не мальчик…
— Я понимаю…
— Вы мне верите?
— Конечно.
Уже обернувшись к двери, она, прежде чем ее закрыть, бросила на меня последний взгляд.
Снова вокруг сгустилась темнота. Внутри меня сковал холод, и единственное, о чем я могла думать, — это о ребенке, находившемся во власти Ника. И тут я поняла, что должна делать, что мне следовало предпринять в такой же степени ради себя, как и ради него.
И тут я услышала смех, тихий и низкий, столь же холодный, как порыв сквозняка, поднимавший и раздувавший мои юбки и заставлявший меня дрожать. Он был таким же иллюзорным, как тень, в которой я стояла, чернее темноты, он заполнял пустоту коридора. Смеющийся мужчина шагнул в пятно света, и я смогла разглядеть, что на нем смокинг зеленого бархата и белая батистовая рубашка. Шейный платок дорогого белого шелка небрежно завязан и сколот булавкой из нефрита величиной с кошачий глаз, тускло поблескивающей в свете свечей.
— Вы видите, — сказал он, — вы видите…
Я стояла в своей комнате, прислушиваясь к шагам милорда, становившимся все глуше по мере его удаления. Снова наступила тишина. Когда-то я мечтала о покое уединения, но эта гулкая тишина действовала на меня угнетающе, и я вздрогнула. До этой минуты я не сознавала, насколько одинока…
А теперь каждой клеточкой почувствовала свое одиночество.
Попытавшись отделаться от этого ощущения, я переоделась в ночную рубашку и забралась в постель. Неотрывно глядя на ровное пламя свечи, стоявшей на моем туалетном столике, я снова и снова пыталась убедить себя, что поступаю правильно. Назад пути не было.
Пламя свечи затрепетало, и к потолку поднялась тонкая струйка черного дыма.
Вдруг послышался крик, долгий, пронзительный, полный муки, от которого руки мои задрожали, а сердце чуть не остановилось.
Спрыгнув с постели, я бросилась к окну и открыла его, жадно вдыхая ворвавшийся в комнату ледяной воздух. И снова раздался крик, теперь уже отдаленный. Прислушиваясь, я решила, что он шел откуда-то со стороны конюшни. Впрочем, я была напугана, и слух мог меня подвести.
Подавив в себе дрожь, я сказала вслух:
— Генриетта. Это всего лишь Генриетта.
Потом я закрыла окно, задернула портьеры и снова забралась под одеяла. Я еще долго сидела на постели, прижимая к груди подушку и глядя на ровное пламя свечи.
Глава 4
Я снова видела во сне темноту. Клейкую, удушливую темноту. Она омывала все мое тело, холодная и липкая, и я старалась побороть, разогнать ее изо всех сил, полная страха, что не смогу с ней совладать. Если я не потороплюсь, они придут: они схватят меня за руки, за ноги, за юбку. Они будут бранить и стыдить меня. Они будут угрожать отрезать мои волосы. Они будут бить меня или морить голодом. Они могли бы даже убить меня.
«Помогите, — звала я на помощь, обливаясь слезами, — помогите мне, пожалуйста. Где же Джером?» — «Умер». — «О, нет! Нет!» — плакала я.
Я оттолкнула подушку, пытаясь подняться, заставляя себя проснуться, открыть глаза, говоря себе, что это всего лишь сон, уже почти проснувшись и спуская ноги с кровати. Стараясь сосредоточить все свое внимание на своей маленькой комнатке, я вдыхала холодный воздух с такой силой, что закашлялась. «Ты в безопасности», — внушала я себе. Из темноты не тянутся ко мне цепкие руки. Да и темноты вокруг меня нет.
Пламя свечи уже чадило, догорая. Неровное оранжевое пятно прыгало, слабо освещая стены и мебель в комнате: комод, кресло с высокой деревянной спинкой, покрытой красивой резьбой — на ней были вырезаны розовые бутоны. Свет плясал, оттого что в комнате царил сквозняк, задувавший из-под двери, и потому вид и размеры вещей были искажены.
Спотыкаясь, я встала с постели, нашла новую свечу и собиралась зажечь ее, прежде чем договорит старая, но тут услышала стук в дверь.
Раз. Два раза. Три.
Затаив дыхание, я смотрела на дверную ручку.
Тишина.
Снова — тук, тук, тук.
Дрожащими пальцами я взяла с комода ключ и рванулась к двери. Вставив его в замочную скважину, я заколебалась, потом повернула и отступила в глубь комнаты, когда дверь отворилась.
От него пахло туманом, кожей, шерри и… глиной. Влажные полы плаща облепили заляпанные грязью сапоги. Лицо его было обветренным, красным, а волосы, слегка волнистые от влажного воздуха, падали на лоб.
— Мисс Рашдон, — послышался тихий голос, — я вас побеспокоил.
— Нет, милорд.
