— Успокойся, — строго сказала мне Светлана. — Васька наверняка знает, что там вода. И вряд ли у него есть привычка принимать ванны со льдом.
— Но у него где-то есть лодка!
— Сомневаюсь, что у него было время стаскивать ее на воду, — сказал Джонатан. — К тому же, — не слышишь? — перестрелки больше нет. Должно быть, все уже закончено.
— Поехали, поехали, — поторопила Светлана, — этих надо в больницу везти, обморозились, небось. Тебе бы тоже не помешало врачам показаться, Джонатан!
— Вот еще, — буркнул он. — Мне не нужны врачи.
— Тогда давайте ко мне, водочки дернем!
Светлана была возбуждена приключением и спать явно не собиралась. Чего нельзя было сказать обо мне. Я чувствовала, как мое тело начало наливаться, тяжелой, свинцовой усталостью и апатией. На меня отчего-то стала наваливаться депрессия. Впрочем, это вовсе не «отчего-то». Случилось слишком много всего за этот день…
Нашлась наша мать: выяснилось, что она не хотела нас убить.
Нашелся наш отец: выяснилось, что он как раз хотел…
Нашелся Игорь: выяснилось, что у него другая женщина…
Нет, я не ревновала, увидев Игоря в объятиях Кати! Я его уже не любила. И у меня уже был другой мужчина. Ну, пусть не совсем, не в полном смысле этого слова «был»….
Но вот что непостижимо: Игорь явно думал, что меня убили, причем по его вине, пусть и частичной, — и спал с другой женщиной! Он утешился с другой женщиной!
Вот что было низко…. Противно. Подумать только, каких-то три месяца назад я считала, что у меня не жизнь, а «мечта», что я могу позавидовать сама себе!
Так что мне есть отчего впасть в депрессию.
К тому же…
Как это у меня сложилось в голове? «Он мне не по зубам», — вот как. Джонатан постоянно ускользал от меня, ускользал во всех смыслах. Он ускользал от отношений со мной, поставив им жесткий предел по своему разумению и воле; он ускользал от моего понимания; он ускользал даже от определения, которое можно было бы ему дать. И я до сих пор не знала, с каким человеком имею дело и почему этот загадочный человек имеет дело со мной… Очевидно, что его влечет ко мне, но что влечет? Любознательность, с которой он изучал с равным энтузиазмом восточные философские учения и весьма практическое шпионское дело, экономику и политику? Рыцарство, склонность к благотворительности?
Или — любовь?…
Мы отвезли «этих» в больницу. В дороге Игорь пришел в себя, но был каким-то вялым, глаза его беспрестанно закрывались и, казалось, он меня не узнавал или не реагировал. Катя тоже сидела понурая, хотя зубами стучать перестала. О чем она думала? Что и кого оставила она позади себя, в трехэтажной даче, покинутой ее хозяином не то, чтобы добровольно… Какой период ее жизни завершился в этом подземном ходе и какой теперь начнется? Я не знала, но гадать не хотела. Какое, собственно, мое дело? Это ее проблемы. И, может быть, Игоря. Но не мои.
Оставив их на попечение врачей, мы вернулись в гостиницу, отказавшись от предложения Светланы «дернуть водочки» и ночевать у нее. Нужно было сменить вещи, нужно было принять горячие ванны… И выспаться.
Я повесила сушиться мое пальто, отданное мне Катей в больнице — оно было совершенно мокрым в нижней части — ведь Катя не захотела снимать свои пятнистые штаны, под которыми не было трусов…
Ванна шумно наполнялась горячей пенистой водой.
Я не шевелилась, вяло думая, что вода сейчас перельется через край. Теперь уже не усталость и не апатия пригвоздили меня к стулу. То, что подобралось ко мне незаметно и накинулось из-за спины, как наемный убийца, называлось отчаянием.
Зачем я все это сделала? — думала я. Зачем пустилась в поиски и розыски, в поездки и расследования? Чтобы потерять все то, что у меня было? Чтобы ничего не найти взамен? Потеряв Игоря, я не обрела Джонатана. Найдя Шерил, я ее едва не потеряла. И отца я нашла себе не в радость — только отвращение и тоска: стоило ли находить? И мать мою — Светлану — зачем разыскала? Чтобы осложнить себе жизнь, раздираясь между двумя матерями? Чтобы моя мама страдала, узнав, что я не ее дочь? И, что хуже всего, узнав, что уже появилась в моей жизни другая, новая и к тому же родная мать?…
Стоило ли доискиваться до правды, если правда мне эта в результате не нужна ни с какой стороны? Жила бы себе тихо, как раньше, и радовалась бы…
Я плакала. Я знала, что я с собой лукавлю. Я знала, что не могла поступить иначе. Я знала, что я не могла бы жить «тихо, как раньше». До бомбы в машине — могла, а после нее — уже нет. Но я все равно плакала от обиды и жалости к себе, и мне было неимоверно одиноко, неуютно и плохо.
Ванна булькала утробно: должно быть, она уже достигла верхнего сливного отверстия. Я долго сражалась с собой, победила, наконец, в неравном бою, встала со стула и пошла закрутить воду.
Едва я скинула халат и ступила одной ногой в горячую воду, как раздался тихий стук в дверь. Вытащила ногу в пене, снова надела халат, пошла открывать.
Джонатан на пороге.
Улыбается:
— Нам необходимо выпить алкоголь. Чтобы не заболеть.
В руках у него бутылка с французским коньяком и двумя рюмками, карман его джинсов распирает румяное яблоко. Откуда он все это приволок — не знаю. Возможно, в гостинице был ночной бар. Он должен был заплатить уйму денег за этот коньяк…
Джонатан, меж тем, уже расположился у меня в комнате.
— Я хотела бы принять ванну сначала…
— Ты еще не приняла? — удивился он.
— Когда? Мы пятнадцать минут, как приехали!
— Ну, положим, не пятнадцать, а — он посмотрел на часы, — двадцать четыре…
— А ты…?
— Угу. Душ.
Он открутил пробку и плеснул по четверти бокала, разрезал яблоко на дольки и разложил их на салфетке:
— Давай. А ванну потом примешь. Я тебе спинку потру.
Снова в нем было что-то новое для меня, что-то странное. Чересчур уверенное, даже нахальное, я бы сказала… Какая-то его другая, неведомая мне сторона? Или все его прежнее сверхлюбезное поведение было лишь маской, лишь чем-то внешним, поверхностным, а теперь я вижу его настоящее лицо? Не то, чтобы оно мне не нравилось… Но как-то это было слишком сложно. Слишком неожиданно. Только привыкнешь к одному — нате вам, другое. И не знаешь, как себя вести. Ведь менялась не просто его манера себя вести — менялась я, мой собственный имидж в моих собственных глазах. Только что я была принцессой, которой он, верный рыцарь, служил беззаветно, ничего не требуя — и даже, кажется, не желая взамен. Но там, на снегу у черного туннеля, он меня поцеловал так, будто ему это причиталось, там, на снегу был завоеватель, который брал поцелуй, принадлежащий ему по праву, не спрашивая, что думает об этом его полонянка…
Теперь же у меня в комнате развалился нахальный котяра. Черная шелковая рубашка, которая ему необыкновенно шла, была небрежно расстегнута на три пуговицы. Темные мокрые волосы блестели. Удобно устроившись в кресле, положив ногу на колено, он протягивал мне мой бокал с коньяком, всем своим видом показывая, что он не собирается отсюда уходить.
Да, я была права тогда, у туннеля, — этот парень мне не по зубам. Вечная загадка, вечная игра, вечная смена образов…. Но я не «Клуб знатоков», чтобы ломать себе голову! Я стала от него уставать. Мне
