жизни не было такого состояния неопределенности. Все всегда было ясно и последовательно, организовано мной или Игорем, или просто-напросто обстоятельствами: утром можно было не торопясь позавтракать, потом были компьютерные курсы; возвращаясь домой, я заходила в магазины, а дома меня ждал обычный ассортимент домашних дел: заправить машины, стиральную и посудомоечную, пропылесосить, приготовить поесть, если мы собирались обедать дома, и прочие мелочишки, но всегда конкретные; вечер был с Игорем и по его программе — то гости, то элитные тусовки, или дома, что было лучше всего; в выходные надо было навестить маму — родители Игоря жили во Владивостоке и я их никогда не видела… В общем, просыпаясь по утрам, я всегда знала, что я буду делать, зачем и почему.
Теперь же перед мной была серая и безрадостная, как этот день, пустота. Никто меня не ждал, никто меня не звал — ни люди, ни дела. Даже в Сорбонне были каникулы! И теперь никто не навязывал мне свою волю. Те, кто имел на это право — Игорь и мама — были далеко и не могли позвонить мне и сказать: будь к пяти готова, мы выходим, или: приезжай сегодня ко мне, я соскучилась… А близко был Джонатан, но он ничего не посмел бы и не смог мне навязать: он был для этого слишком ненавязчив, слишком корректен. И он стоял рядом со мной, подняв воротник, и ждал, пока я выкурю свою сигарету и изъявлю какое-нибудь намерение, которое он будет готов поддержать и помочь мне в осуществлении.
— Я к Шерил поеду, — сообщила я, придавив окурок каблуком: в тот период все урны в Париже были запечатаны, потому что террористы испытывали неодолимую тягу подкладывать в них бомбы.
— Поедем вместе? — ненавязчиво предложил он.
— Если хочешь.
Я очень ценю тактичность! В наших разговорах с Игорем мы частенько критиковали нашу русскую бесцеремонность; но сейчас мне ее не хватало. Мне как раз сейчас было бы кстати: сгреб бы Джонатан меня в охапку и увез куда-нибудь. Все равно куда, в ресторан, к себе, в кино, на худой конец — но лишь бы проявил волю, решимость развеять мою хандру, решительность в своих чувствах ко мне! Но куда там, помилуйте, как можно, с его западно-аристократическим воспитанием, черт подери!
В палате Шерил оказался Ги. Я ему обрадовалась, как родному.
— Куда ты пропал? — завопила я, повиснув у него на шее.
— В отпуск ездил, в горы.
Действительно, его лицо было отмечено ярким и непрочным загаром зимнего горного солнца. Румянец во всю щеку свидетельствовал о том, что каникулы пошли ему на пользу. Новая прическа — он заплел свои длинные черные кудри в кучу мелких косичек — придавала ему вид рок-звезды. Видимо, беда, приключившаяся с Шерил не подпортила ему здоровья. Впрочем, кто сказал, что между ними есть какие бы то ни было отношения? Начались ли они в ту ночь, которую он провел у Шерил? И вообще, начинаются ли отношения от одной ночи, проведенной вместе? Очень философский вопрос. И еще один, еще более философский: какое мое дело? Но сейчас Ги был как нельзя кстати — я явно нуждалась в смене лиц и обстановки.
— Вот, пришел навестить вас, а тебя, оказывается, уже выписали. Поздравляю! Ты прекрасно выглядишь. — Ги взял меня за плечи и развернул к окну, к свету. — И стрижка тебе идет. Ты просто сделалась еще красивее, чем была!
Джонатан нахмурился.
— Надеюсь, что Шерил тоже так похорошеет, когда выздоровеет?
Какая прелесть, не правда ли? Он просто-напросто не сомневается, что все обойдется и все будет прекрасно, и даже еще лучше, чем было, — и чего же, спрашивается, сидеть у постели неподвижной Шерил и страдать, когда все столь замечательно?
— Спроси у нее, что она об этом думает, кивнула я на Шерил и только сейчас обратила внимание, что ее голова теперь тоже разбинтована, и лицо ее, как недавно мое собственное, улеплено пластырями.
— Мы с ней уже поболтали, — беспечно ответил Ги. — Я ей про горы рассказал. Там так классно было! Отличная компания подобралась! Знаете, как мы Рождество отмечали? Ночью с факелами на лыжах катались — с ума сойти можно!
— Ты только сегодня вернулся? — поинтересовался Джонатан.
— Ага. Я на видео наше факельное катание снял, хотите покажу?
— Хочу, сказала я.
Мы было совершенно безразлично, как Ги отмечал рождество, но мне следовало занять свои мозги чем-то более продуктивным, чем перебирание мешка с неразгаданными тайнами и покушениями на нас с Шерил.
— Поехали ко мне!
— Ги, мы пришли, чтобы побыть с Шерил, — сухо сообщил Джонатан.
— Ну, я вас подожду. Пойду в курилку. Ты не хочешь со мной, Оля?
— Нет, я с Шерил побуду.
— Джонатан, ты пойдешь?
Вот компанейская душа, сигарету не может выкурить в одиночестве!
— Я не курю.
— Да оставь ты девочек наедине немножко, дай им поболтать про свое, про девичье!
Помявшись, Джонатан вышел вслед за Ги.
Удивительно, но Ги был прав: мне действительно хотелось остаться с Шерил наедине. Как только они вышли, я наклонилась к ней близко-близко и сказала: «Шерил, моя Шерил, теперь я точно знаю — мы с тобой сестры».
Шерил не шелохнулась, даже веки не дрогнули.
«Ты родилась в Москве… Помнишь, тебе Кати говорила, что ты никогда не станешь настоящей американкой? Теперь я знаю, почему. Ты русская, Шерил, слышишь? Ты родилась в Москве и мы с тобой сестры, сестры-близнецы! И это точно!»
Глазные яблоки заходили под прозрачно-голубыми веками.
— Да-да, сестричка, это так! — заверила я на случай, если это беспокойство век выражало сомнение.
Шерил открыла глаза.
В этих глазах не было взгляда. Это были просто глаза, невидящие, сосредоточенные на каких-то, неведомых и невидимых мною образах, существовавших в другом мире, в том мире, в котором пребывала сама Шерил. Но она открыла глаза!
— Доктор! — заорала я, — доктор!
Я принялась звонить, вдавив до побеления палец в кнопочку вызова. Примчалась обеспокоенная медсестра. Увидев этот фарфорово-кукольный, ничего не выражающий взгляд синих глаз, она почти подпрыгнула и помчалась звать врача. Через пять минут в палате Шерил собралась медицинская толпа, которая оживленно окружила кровать Шерил, вглядывалась в ее глаза, водила руками в фокусе ее предполагаемого зрения, щупала пульс и радовалась так, что я чуть не расплакалась от умиления. С комом в горле я стояла позади всех, спрашивая себя, отчего это совсем чужие люди так счастливы признакам возвращения Шерил, и отчего это у нас близкие люди так часто равнодушны к страданиям и смерти…
— Пойдите сюда, Оля, — вывела меня за руку врачиха, опекавшая Шерил, — поговорите с ней. Она, видимо, реагирует только на ваш голос.
Я подошла к постели. Врачиха глянула на меня и вдруг глаза ее широко раскрылись.
— Как вы похожи! Вы знаете, что вы похожи? Погодите, вы не сестры, случаем?
— Сестры, — сказала я.
Я понимала, что сейчас она начнет терзаться вопросами, как и отчего, и почему я ничего не сказала при поступлении в больницу, а назвалась подругой… Но, очевидно вспомнив, что вокруг нас толчется полиция и что мы попали в больницу после взрыва, и что одна из медсестер была отравлена вместо меня, она решила не соваться со своими вопросами.
Что ж, тем лучше.
— Поговорите с вашей сестрой, — сказала врач, занимая наблюдательную позицию.
— Шерил, …
