глянул на Женю: – Вот что, Джексон, я с колесниковскими замазался на штуку, что мы их сделаем. Приедешь первым на Среднюю Рогатку – отвечаю пятихаткой. Ну а не сможешь – повешу столько же на тебя. Так что не оплошай смотри.
Крылов промолчал…
В это время на встречной полосе показалась чем-то смахивающая на жабу «Тойота Форраннер». Видно, колесниковские тоже считали, что точность – это вежливость королей. Громадный «Ландкрюйзер» проморгал бы только слепой и «Форраннер», не доезжая до поворота, вильнул к правой обочине, а потом трижды моргнул фарами.
– Они, сука буду! – Журба азартно хлопнул сначала себя по коленкам, потом водителя по плечу: – Валяй, Джексон, мигни им и пристраивайся рядом. Да шевелись ты, сонная муха!.. Жми давай!..
– Бабушка не велит, – буркнул Женя в ответ. Это были его первые слова за всё время пути.
Журба перестал его понукать, и он развернулся, как только на дороге появился просвет. Через минуту джипы поравнялись, и «Форраннер», резко рванув, легко и стремительно улетел с места вперёд.
– Давай!!! – заорал Журба. – Жми, Джексон, покажи Москве, что такое Питер!..
И началось. Обе машины были способны развивать скорость за полтораста километров в час, «Ландкрюйзер» чуть больше, но запруженная трасса сводила на нет его преимущество. Здесь не дашь полной воли горячему табуну под капотом, – изволь считаться с большегрузными фурами, новгородскими автобусами и даже с легковой мелкотой, которую черти носят по пригородным дорогам. «Ландкрюйзер» и «Форраннер» лавировали в потоке, как два слаломиста на спуске, – слепили встречных яркие фары, исчезали за кормой попутные машины, ревели могучие моторы, пищали, отражая обмен мнениями, сотовые трубки в руках двоих вожаков, да квадросистемы надрывались блатной песней:
И когда помру полярной ночью,
То вскрывать не надо, не люблю,
Перешлите в рай меня по почте
К Пасхе иль к Седьмому ноябрю…
Водитель у колесниковских был настоящий ас, это Женя понял мгновенно. Не рисковал зря, не пытался оторваться на бешеной скорости. Ехал очень быстро, но безопасно, уверенно держась впереди «Ландкрюйзера» на расстоянии пяти корпусов. Наконец, изловчившись, Женя ринулся влево и, как следует пришпорив машину, всё-таки достал упорного конкурента. До самого Ленсоветовского шли ноздря в ноздрю, с переменным успехом вырываясь вперёд, но на КПП в благородное состязание вновь не по делу вмешались злые менты. Может, знали, кто ездит на крутом белом «Ландкрюйзере», и решили попортить кровь, остановив его по второму разу. Выскочил сержант в светящейся портупее, махнул полосатой палкой… и всё, гонкам звездец!..
…Джип москвичей пролетел было дальше, но потом… свернул на обочину и встал, поджидая соперника… Мол, отлезут же менты поганые когда-нибудь, тут-то мы и продолжим!..
– Ну, суки, ну, падлы легавые, взорву их куток к едрёне фене!.. – шёпотом матерился Журба. Кроме праведного гнева его распирала гордость за братьев по оружию: – Во люди, по понятиям живут! Давай, Джексон, подгребай к ним, стартуем по новой…
Подравнялись, дали по газам, понеслись. А кончилось дело тем, что на Среднюю Рогатку, сиречь площадь Победы, прибыли синхронно, словно в одной упряжке.
– Ну, бля, Джексон, ты и водила! – Слегка уставший «Ландкрюйзер» остановился в тихом проезде рядом с «Форраннером», и Журба в восторге вытащил из кармана бумажник: – А базарили, никому ихнего спеца не достать!.. Говорю, держи пятихатку!..
…В это время открылась дверца «Форраннера», наружу вылез водитель, и при свете уличных фонарей Женя увидел Володьку Юровского.
Того самого Юровского, которого он как-то пёр шестнадцать вёрст на своём хребте. Солнце палило немилосердно, жутко хотелось пить, а Володька прижимал руки к животу и тоже хотел пить, но Женя ему пить не давал. Во-первых, потому, что пить было нечего, а во-вторых, потому, что у Володьки в животе сидел осколок, и пить ему было нельзя. Постепенно кончилось действие промедола, и Володька начал сперва страшно стонать, а потом кричать, громко, надсадно, возле самого уха. Женя тогда был тоже ранен – в руку. Ночью он слизывал влагу с камней, а Володька не кричал только тогда, когда терял сознание. Дважды Женя бросал его, посчитав мёртвым, и дважды возвращался на сорванный страданием голос, а Володька кричал все тише и тише, и уж точно не гонял бы сегодня на джипе, если бы их вовремя не подобрали свои…
Женя выбрался из «Ландкрюйзера» и пошёл Володьке навстречу. Всё правильно – ещё бы после такой гонки водителям не познакомиться, не похлопать друг друга по спинам… Вот только ноги почему-то были совсем деревянные. Юровский смотрел на Женю во все глаза.
– А ты, пацан, молодец, прямо не ожидал, – сипло похвалил он Крылова и, хотя взгляд его так и кричал об узнавании, добавил: – Тебя как звать-то, кореш?..
Большая волна
Плавучему ресторану «Цунами» были не страшны невские наводнения. Бетонные сваи защищали его от любых ударов стихии – он лишь поднимался и опускался вместе с уровнем воды, как большой поплавок. Да и стихия здесь была далеко не та, что где-нибудь около Стрелки. Тихое, приятное во всех отношениях, интимное место…
Сегодня у Владимира Игнатьевича Гнедина здесь была назначена встреча. Бизнес-ланч с московскими издателями, которые прослышали о временных неудачах и трудностях «Интеллекта»…
Шофёр остался внутри – стеречь, чтобы, не дай Бог, не угнали или не приладили адской машины под днище. Владимир Игнатьевич выбрался из «Вольво» и вдвоём с Мишаней направился к узкому железному трапу над колышущейся водой. Будь на то его воля, Гнедин предпочёл бы отправиться в любой другой ресторан. Очень уж всё здесь напоминало не очень далёкий вечер, когда он этаким счастливым влюблённым привозил сюда Дашу, и она без шапочки – разве, мол, я уж такая мимоза! – храбро шла по этому самому мостику, и чёрная вода тяжело колыхалась внизу, отражая огни… Вода и теперь стояла выше ординара и таила в себе непроглядную черноту, хотя время было обеденное – два часа пополудни. Гнедин миновал дверь и бросил пальто гардеробщику, тотчас вспомнив с тяжёлой дурнотной тоской, как вот на этом самом месте принимал Дашино мягкое бежевое пальто и передавал его – вместе с её запахом и теплом – тому же самому лысеющему молодому человеку…
Нет уж! Как только в истории его трагической любви будет поставлена последняя точка, он перестанет здесь появляться, и все поймут почему. Но до тех пор ему следует бывать здесь по возможности чаще. Сидеть одному вечерами (телохранитель не в счёт), смотреть на догорающую свечу и безысходно грустить…
Владимир Игнатьевич прошёл к приготовленному и ожидавшему его столику, опустился на стул с высокой спинкой и посмотрел на часы. Московские издатели должны были приехать минут через пятнадцать.
Мишаня сидел за соседним столиком, бдительно озирал зал. Когда требовалось, он умел придавать своему взгляду не просто «рентгеновское» выражение – его взор делался осязаемо плотным, отрезвляющим, как ушат ледяной воды, выплеснутой в лицо. Это прекрасно действовало на всяких сомнительных личностей и назойливых просителей, могущих приблизиться к шефу. В других случаях Мишаня, наоборот, прикрывал глаза тёмными линзами, превращая их в два провала. И это тоже действовало безотказно.
Гнедин снова посмотрел на часы. Грешно было бы «Интеллекту» не испытать трудностей после гибели своего фактического владельца, Микешко. И почему тот в своё время вздумал жениться на этой дуре Надьке Баскаковой, никогда не интересовавшейся ничем, кроме драгоценностей, модных курортов и парижской косметики?.. Нет бы хоть из уважения к партнёрам подыскать себе жену вроде Инночки Шлыгиной. А что? Мишки-одноклассника, царство ему небесное, уже нет, а бразды фирмы по-прежнему в
