Те же и скунс–2

– Ничего… – у Снегирёва зуб на зуб не попадал, но постепенно дрожь проходила. – Всё узнать забываю… Никита твой как?

– Лечится, бедолага. – Кирилл искоса посмотрел на Алексея. – Только ничего не рассказывает. Руку ему, как я понял… серьёзная операция предстоит… и ещё, что девушку встретил. Ту самую. Вот. А где был и что – никакими клещами… Сам, дескать, догадывайся…

– Ага, – сказал Снегирёв. – На Багамах, наверное, на банановой кожуре поскользнулся.

У него во внутреннем кармане лежал билет до страны, находившейся от Багамских островов не особенно далеко. Провалилась бы она в тартарары, эта страна. На заднем сиденье «Нивы» лежал ярко- красный рюкзак, собранный ещё накануне. Череда международных аэропортов, последовательная смена документов и внешности… и в конце – неминуемая смерть дона Луиса Альберто по прозвищу «Тегу», редкостного мерзавца и живоглота. Потому что Скунс всегда выполнял свои обещания. А потом?..

А провалилось бы и оно тоже куда-нибудь, это «потом»…

– Как «Москвичик»? Понравился? – поинтересовался Кирилл.

– Дык!.. – Снегирёв почувствовал, что улыбается. – Любимый член семьи с того света вернулся…

– Вот ради этого стоит жить, честно, – обрадовался Кольчугин. Потом спросил: – Ты пока ездишь, мне «Ниву» куда?

Алексей пожал плечами:

– Куда… поставь в уголок. Катайся, чтобы не скучала… Если надумаю что, я тебе сообщу…

И подумал, что, кажется, играет сам с собой в прятки, намеренно не обрубая концы и оставляя лазейки. Потому что человек не железный. Человеку хочется на что-то надеяться. Даже если надежды нет никакой.

До аэропорта добрались без приключений. Регистрация рейса, которым улетал Снегирёв, ещё не началась, и он оставил Кирилла стеречь свой рюкзак, а сам вышел наружу.

В международном Пулкове-2 залы отправления и прибытия разнесены довольно далеко в стороны и отделены друг от друга центральным зданием посередине. Перед ним расположена круглая площадь; там разворачиваются автомобили и останавливается автобус, приходящий из города. Снегирёв медленно побрёл через автостоянку, обходя площадь, туда, где замыкался круг и начиналось шоссе. Он брёл вроде бы без особенной цели, но видел, как из дверей зала прибытия деловито и быстро вышли двое мужчин. Один был под два метра, широкоплечий, с красиво посаженной головой и седыми висками. Он бережно нёс большую, добротно запакованную коробку. Снегирёв очень хорошо знал этого человека. У второго была широкая, круглая, бородатая, типично шведская рожа. Алексей его видел первый раз в жизни и, надо думать, последний.

Они погрузили коробку в великолепный серо-стальной «БМВ», хлопнули дверцами и покатили. Швед навряд ли заметил аборигена в лыжной вязаной шапочке, стоявшего на обочине. Он даже не посмотрел в его сторону. А вот Бешеный Огурец заметил. И посмотрел. Их глаза встретились, и Скунс улыбнулся. Это продолжалось секунду. Мощный автомобиль мелькнул и исчез, сверкнув под оранжевыми фонарями. Его скорость была весьма далека от положенных шестидесяти и приводила, наверное, в трепет законопослушного шведа. Снегирёв подумал о том, что Антона Меньшова и серебряный «БМВ» знали все питерские гаишники. Никто не остановит его, не помешает со скоростью снайперской пули доставить лекарство… которое ещё может успеть…

Это, впрочем, от Скунса уже не зависело. Он всё, что мог, здесь уже довершил. Все дела сделал…

Он посмотрел на часы. Повернулся лицом в сторону Кириной могилы, включил лазерный плейер и сунул в уши наушники.

Позабыт на мели, отлучён от родного простора,
Он не помнит былого, он имя утратил своё.
Где-то катит валы, где-то плещет холодное море,
Но ничто не проникнет в дремотное небытиё.
Океанской волною бездонной печали не взвиться.
Не прокрасться по палубам серой туманной тоске.
Не кричат у форштевня знакомые с бурями птицы:
Только жирные голуби роются в тёплом песке.
И лишь изредка, если всё небо в мерцающем свете,
Если чёрными крыльями машет ночная гроза,
Налетает суровый, порывистый северный ветер
И неистово свищет по мачтам, ища паруса.
И кричит кораблю он: 'Такое ли с нами бывало!
Неужели тебе не припомнить страшнее беды?
За кормой, за кормой оставались летучие шквалы,
Уступали дорогу угрюмые вечные льды!..'
Но не слышит корабль, зарастающий медленной пылью.
Не тонуть ему в море – он гнить на мели обречён,
И беснуется ветер, и плачет в могучем бессилье,
Словно мёртвого друга, хватая его за плечо.
'Оживи! Я штормил, я жестоким бывал, своевольным.
Но ещё мы с тобой совершили не все чудеса!
Оживи! Для чего мне теперь океанские волны,
Если некого мчать, если некому дуть в паруса ?!.'
Но не слышит корабль. И уходит гроза на рассвете.
И, слабея, стихающий вихрь всё же шепчет ему:
'Оживи!.. Я оттуда, я с моря, я северный ветер…
Я сниму тебя с мели… сниму… непременно сниму…'[44]]

Уже пора было на регистрацию, и Кирилл, наверное, начинал беспокоиться. Снегирёв опустил голову и пошёл к стеклянным дверям. Мимо голых тополей, мимо припаркованной «Нивы»…

Газетку всучивал прохожим молодой человек, принадлежавший к какой-то ужасно левой организации. К какой именно, Верина подруга Татьяна не поняла. Мирским, и в особенности политикой, она старалась интересоваться поменьше. Однако соблазн диавольский оказался силён – прежде, чем выкинуть газетку, Татьяна всё-таки в неё заглянула. А заглянув, ужаснулась и решила на всякий случай показать Вериной маме, Надежде Борисовне Бойко.

Надежде Борисовне, правду сказать, было последнее время не до газет. Внучек Шушуня, мало того, что никак не мог выпутаться из простуды, так ещё и вёл себя, словно кто его сглазил. Плохо ел, плохо спал по ночам. И часами не отходил от окошка – ждал, когда дядя Саша снова приедет…

Большая, во весь разворот, статья называлась «Показательный бой». И название было в кавычках. 'Протест юных – это витамин развития общества, – писал журналист. – Общество, которое не желает прислушаться к своим подрастающим детям, следует назвать по крайней мере больным. Оно просто напрашивается на трагедии вроде той, что на днях произошла в нашем городе. Юность – время максимализма и нетерпения, время отчаянных и поспешных решений. Время, когда живут сердцем, а не рассудком. Бывает и так, что невозможность сносить «свинцовые мерзости жизни» принимает противозаконные формы. Нет слов, никто не одобряет захват автобуса с заложниками. Но те из нас, кто следил за событиями, помнит – для маленьких граждан сопредельной страны в итоге всё кончилось небольшой поездкой не по маршруту. Их попросту отпустили: пятеро наших молодых соотечественников воевали не с ними. А вот что оказалось действительно страшно, так это деяния могучих взрослых мужчин,