разбирая дороги… что и закончилось погублением баночек.
Баночки!..
Приступ слабости и трезвомыслия миновал так же быстро, как накатил. Эсфирь Самуиловна подхватилась из кресла, устремляясь на кухню.
Что, если Алёша, столь скептически относящийся к её маленькому предприятию, доведёт кастрюлю с водой не до полного кипячения, а только до пузырей? С него станется сделать именно так и потом заявить – он, мол, пастеризовал. Страшно даже подумать…
При жизни это был очень неплохой карабин, хотя и устаревшей модели. Увы, годы и невзгоды оставили его без глушителя, без оптического прицела и ещё кое без каких очень важных деталей. Заржавленный громовой обещал развалиться после первого выстрела, но ничего лучшего кочевники мавади раздобыть не смогли. Что ж… сделаем так, чтобы второго выстрела не понадобилось…
Ожидание приближалось к концу. Неподвижно замерший человек был таким же калекой, как его карабин, и очень хорошо знал, что у него в любом случае нет шанса спастись. Это было даже и к лучшему.
Солнце навсегда застряло в зените, воздух над выгоревшей равниной плыл и плавился волнами нестерпимого жара. Густое раскалённое пламя стекало вниз сквозь слои травы и навоза, и пот, выступавший на коже, превращался в ядовитый рассол, от которого горели и воспалялись гноящиеся рубцы. Часом раньше президентские охранники прошли с собаками так близко, что до них можно было дотянуться рукой. Но не забеспокоились ни собаки, ни люди. А теперь потомок каннибальских царьков стоял под раскрашенным в национальные цвета тентом и говорил программную речь, и рослые телохранители безмятежно высились по сторонам, уверенные в своей тренированной мощи. И никто не видел, как изуродованные пальцы миллиметр за миллиметром смещали прицел, в основном по наитию чертя в воздухе путь единственной пуле. Никто не видел и того, как ржавый ствол наконец занял безошибочное положение, и глаза, когда-то серые, а теперь напрочь утратившие цвет, начали смыкаться в узкие щёлки. Если бы президенту Йоханнесу Лепето довелось в них заглянуть, он узнал бы глаза человека, которого не так давно лично пытал. Но ему не довелось.
…ББББАХХ! – коротко высказался карабин, непочтительно перебив очень важную мысль, которую развивал перед слушателями глава государства, и на этом речь прервалась. Потому что мозги оратора разлетелись во всех направлениях и залепили телохранителям чёрные толстогубые рожи. А слушатели, приехавшие из своих деревень в запряжённых горбатыми быками повозках, панически бросились наутёк. Ибо даже песчаному ёжику было понятно, что виноватыми окажутся все, кто не успеет вовремя унести ноги. Митинг был посвящён радостному единению Партии народного процветания с собственно процветавшим народом. Поэтому всех, кого удалось согнать к маленькому оазису на плато, тщательно обыскали и вообще убедились, что на пушечный выстрел кругом ничего сколько-нибудь подозрительного не наблюдается. И уж само собой, охранников повсюду было как тараканов. Но толпа действовала рефлекторно – и ринулась на прорыв мгновением раньше, чем успело очухаться оцепление.
В одной повозке, влекомой мощным быком, сидели два негра мавади, очень хорошо знавшие, что в действительности произошло. Во всей толпе лишь они держали курс не «абы куда, только бы подальше», а на вполне конкретный клочок пожухлой травы, ничем не выделявшийся среди других таких же клочков. Повозка пролетела над ним, не сбавляя хода. Но жилистые руки воинов успели выдернуть снайпера класса «мастер» из ямы, куда он с их же помощью лёг трое суток назад.
Его втащили в повозку и прикрыли полосатой накидкой. Ветхий карабин действительно развалился от выстрела, а снайпер был без сознания и похож больше на мёртвого, чем на живого. Ему ещё предстояло учиться без посторонней помощи вставать и ходить…
– Ну? Всё скушала? Теперь давай погуля-а-а-аем… Оля Борисова взяла на руки дочь Женечку и стала прохаживаться от окна до двери и назад. Благо кухня в коммунальной квартире позволяла не то что с ребёнком гулять – дискотеку по полной программе гонять. С использованием в качестве эстрады доисторической дровяной плиты, расположенной посередине.
– А папа наш пускай занима-а-ается… Ему к лекции готовиться надо… Пусть он кни-и-ижечку почитает… Мы вот вырастем и тоже будем книжки читать…
Котище Пантрик вдвоём с подругой что-то вынюхивали под плитой. Наружу торчали лишь кончики двух хвостов, один вульгарно-рыжий, другой пышный, белоснежный. Снегирёв сидел на краешке тёти- Фириного столика и наблюдал, как размешивает суп новая квартирная соседка. Эта соседка сменила «на боевом посту» Таню Дергункову, убравшуюся с Богом по обмену. Злые языки утверждали, будто Дергунковой невмоготу стало выдерживать кое-чьё общество. Врали, конечно.
Новая соседка была съехавшей по всем статьям не чета. И фамилия у неё, в отличие от Таниной, была красивая и знаменитая (хотя начиналась на ту же самую букву): Досталь. По имени Генриэтта. Отчества как бы не полагалось вообще. «Просто Генриэтта», – представилась она, кокетливо всхохатывая и выделяя голосом 'э'.
Про себя Снегирёв был уверен, что её фамилия происходила от слова «доставать».
Женщина без возраста ходила в бордовом халате, расшитом китайскими бархатными драконами, мазалась кремами от морщин, выщипывала брови и красила волосы хной, оставляя в углу лба розетку седых волос. Наверное, в течение ближайших двадцати лет ей неизменно будет «около шестидесяти». У неё имелась собачка, жутко избалованный той-пудель. И ещё муж, полностью терявшийся на фоне супруги. Видимо, он ничего ей не дал, кроме звучной фамилии.
Тёти-Фирина кастрюля бормотала, собираясь кипеть.
– А мы немножко поспи-и-им, – тихо приговаривала Оля Борисова. – Мы ведь сегодня днём не поспали… Вот только что мы ночью будем делать, не очень понятно…
Женечка смотрела ясные детские сны, уткнувшись кудрявой головёнкой маме в плечо. Снегирёв косился на Олю Борисову и думал совсем о другой женщине, которая тоже когда-то ходила туда и обратно по комнате, баюкая спящую девочку. Его дочь Стаську. А у него было отнято самое святое право мужчины – быть своему ребёнку отцом. И если припомнить, где он был и чем занимался, когда Стаська была нынешней малышке ровесницей…
Торопливые шаги в коридоре вернули его в сегодняшний день. Тётя Фира влетела на кухню с таким видом, словно собиралась предотвратить злодеяние. Или как минимум спасти убегающее молоко.
– Тётя Фира, вы прямо таймер ходячий, – шёпотом, чтобы не разбудить Женечку, сказал Алексей. И кивнул на кастрюлю: – Можете убедиться. Кипит…
Эсфирь Самуиловна с большим облегчением посмотрела на пар, вырывавшийся из-под крышки. Снегирёв слез со столика, выключил газ и приготовил суконки. Доверять тёте Фире транспортировку десяти литров крутого кипятка было чревато.
Он взял кастрюлю и без лишних слов понёс её в коридор. Тётя Фира чуть отстала от него, умилившись разоспавшейся Женечкой:
– Ишь ты, маленькая, как славно посапывает… Чем её невинное замечание возмутило «просто Генриэтту», так и осталось неведомо никому. Но – возмутило до самых глубин, до гневного румянца:
– Вы, Эсфирь Самуиловна, лучше бы помолчали!.. Сами так храпите, что у меня каждую ночь все стенки трясутся!..
Тётя Фира, в жизни своей никогда не храпевшая, натурально остолбенела, а Оля Борисова незаметно поморщилась. Изысканные манеры новой соседки не впервые раскрывались во всей полноте. Женечка проснулась и заморгала. Снегирёв, уже миновавший дверь, нехотя обернулся.
– Генриэтта Харитоновна, – сказал он участливо. – Я в одном журнале читал, будто повышенно чуткий сон и такие вот слуховые явления, если вам семьдесят пять, могут означать серьезные неприятности с селезёнкой. Американские врачи, знаете ли, исследовали…
Отчество мадам Досталь, так плохо гармонировавшее с бархатными драконами и поэтому не афишируемое, он узнал совершенно случайно. А вот возраст вычислил вполне сознательно. Как и разрушительный эффект от своих слов. В обоих случаях попадание было стопроцентное. Генриэтта замерла с открытым ртом, позабыв предмет разговора и с явной тревогой прислушиваясь к своим внутренним
