заскучавшие в путешествии. Они вместе выбрали пятачок, не занятый ни декоративным мхом, ни незабудками. Алексей пальцами выкопал ямку и посадил ландыши, осторожно вынув их из жестянки. Отвинтил с бутылки белую крышечку и полил кусочек Зеленогорска, который Кира когда-то хотела устроить на дачном участке.
Остатками воды сполоснул руки, сел на прежнее место и вдруг спохватился, что не принёс ни выпивки, ни закуски, как положено для поминовения. Спохватился – и отчётливо понял, что Кира на него, конечно, не сердится.
– Хорошо тут у тебя… – сипло выговорил он, гладя ладонью тёплый цемент. – Уютно, как в деревне… Зелено…
– И берёзки вон уже какие большие, – ответила Кира.
– Ага… – кивнул Снегирёв. – И дубок вымахал…
Он ещё хотел спросить, знает ли она, что дубы якобы растут вверх только первые сорок лет жизни, а потом – исключительно в ширину?.. Здравая часть рассудка вовремя окатила мозг холодной волной, заставив понять: либо он окончательно сходит с ума, либо ситуация странным образом поменялась и надо что-то предпринимать.
Ему понадобилось целых полсекунды для осознания – Кирин голос прозвучал вслух. Не с того света, а вполне наяву. И ещё почти полсекунды, чтобы определить, откуда конкретно он доносился. С бетонного мостика через канаву, по которому совсем недавно проходил он сам. К «его» могиле – Кириной могиле – направлялись три человека, и благодаря пушистым зарослям они пока не могли видеть его.
Ещё несколько шагов, и они вышли на более открытое место, но Снегирёва возле надгробия уже не было. Он сидел на корточках в трёх метрах от них, неразличимый в густой зелёной тени. И смотрел на мужчину, женщину и девочку-подростка, пришедших в гости к его Кире.
Долговязый мужчина был эталонным образцом того, что в народе называют «интеллигент в шляпе и очках». .Он был одет в потрёпанные дачно-гаражно-походные джинсы и тенниску и нёс за плечами древний, защитного цвета рюкзак. Однако стоило посмотреть на него всего один раз, и сам собой приходил на ум письменный стол, компьютер, шкаф с книгами. Женщина, наоборот, была маленькая и полная, с немного отёчным лицом хронического почечника. Что же касается девочки между ними… Снегирёв не сводил с неё глаз. Теперь он знал, как выглядела Кира, когда ей было двенадцать лет. Круглое лицо. Очки. Длинная коса, для удобства связанная колечком.
Вот только волосы в той косе были пепельно-русыми. И прямыми, точно солома…
– Ой, тёть Нин! – всё тем же Кириным голосом сказала девчушка. – Смотрите, а тут кто-то был! Все хвощи выдраны…
Она первая заметила следы снегирёвской деятельности.
– И ландыши посадили…
Стаська обошла могилу, нагнулась и совершенно Кириным движением поправила очки, разглядывая неизвестно откуда возникший кусочек Зеленогорска. Снегирёв сглотнул и подумал, что она сейчас догадается. Рассказывала ей Кира? Или не рассказывала?.. Что вообще можно рассказать о ТАКОМ семилетней дочурке?.. Ей же было всего семь лет, когда…
Он мучительно задумался, пытаясь точно вычислить, семь или восемь. Не получалось.
– Может, с работы кто заходил, – сказала Нина Жукова. – Любовь Ивановна, например. Будем с ней разговаривать, спросим… Валера, ты тушенку в рюкзак положил?..
Снегирёв уже скользил прочь, по-прежнему недосягаемый ни для чьих глаз, мимо трогательных надписей на могилах, всё дальше от единственного человечка на свете, который был ему по-настоящему дорог. И который, умненькая головка, теоретически мог догадаться. Ландыши были глупостью. Махровой с кисточками. Как и весь этот его пеший поход. И поселение у тёти Фиры, и дурацкая стычка возле парадного… Вот так, оказывается, оно в жизни и происходит. Вот так испаряется – причём начисто – всякий профессионализм, когда дело переходит на личности. Пока это касалось других, он не особенно верил. То есть не сказать даже не верил, – просто мало ли что иногда происходит с людьми, но какое отношение это имеет лично к нему? Профессионал, он и есть профессионал, а всякие там срывы на личной почве – суть очевидные следствия недостаточной подготовки… Идиот…
Выбравшись на дорожку, Снегирёв вскоре достиг дальнего от ворот края кладбищенской территории, пересек жидкую рощицу и спустился с Пулковской высоты кратчайшим путём. Всё его нынешнее пребывание в России было сплошной цепью ошибок. И сколько он их ни осознавай, новых избежать не удастся. И эти ошибки, очень даже возможно, будут стоить ему головы. Хорошо бы только не прежде, чем он доделает некоторые дела…
У самого шоссе он снял джинсы, оставшись в майке и спортивных трусах. Обмотал джинсы вокруг пояса – и побежал назад в город лёгким и мощным шагом опытного марафонца. Кроссовки, хранившие растительную пыльцу множества стран, равномерно выстукивали по залитому солнцем асфальту.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ЗНАКОМСТВО
На Турбинном заводе
Валерий Александрович Жуков ещё числился в НИИ Электромаше ведущим научным сотрудником и даже иногда получал там зарплату. Она выдавалась со средним опозданием в два месяца и была вполне достаточна, чтобы одному человеку не помереть с голоду в течение двух недель. У Жукова в семействе была ещё жена Нина, шестой год сидевшая на инвалидности, и Стаська. Начальство тоже понимало, что у всех сотрудников – семьи, и уже давно не спрашивало с них никакой производственной дисциплины. Рассказывали, будто лет десять назад замдиректора по кадрам носился с идеей поставить на проходной турникеты с жетонами, словно в каком-нибудь «ящике». Теперь это воспринималось только как хохма.
Сегодня была пятница, к которой Жуков готовился тщательно и заблаговременно. Ради денег он тянул разом чуть не десяток халтур, но всё имеет предел. Надо же когда-то и «расслабить лицо»! Сегодня он собирался уйти с обеда домой, раскочегарить «Москвич» и отвезти семейство в Орехово. Соответственно, он приложил немало усилий, чтобы «разгрести» ради этого пятницу и выходные. И, как водится, всё рухнуло в один миг.
Вчера, уже часов в одиннадцать вечера, ему позвонил с Турбинного завода Рудаков, начальник лаборатории наладки. «Загляни к нам завтра часика в три, – поздоровавшись, сказал он Валерию Александровичу. – Каширин велел нам вместе с тобой подойти».
Жуков, помнится, сразу подумал, что Турбинный завод не зря назывался ещё по старой памяти «Ленинградским». От прежних времён там явно задержалось не только название. Взять хоть вот это обыкновение начальства проводить всякие совещания в пятницу вечером. Или с раннего утра в понедельник…
«А что такое, Евгений Германович?» – ещё на что-то надеясь, спросил он Рудакова. «Да тут программа твоя не работает, – ответил начлаб. – Эта, как её… ну, ещё такие красивые характеристики рисовала…» – «„Процесс“», – сквозь зубы выговорил Жуков название программы, написанной им с полгода назад по хоздоговору. Он отлично помнил и саму программу, и то, как объяснял её принципы подающим надежды рудаковским сотрудникам. Витя и Миша слушали его едва ли не с пренебрежением, всем своим видом показывая: каждый из них элементарно написал бы точно такую же и ещё лучше, вот только руки, занятые вещами более важными, никак не доходили. «А в чём там загвоздка?» – спросил Жуков, мысленно обозревая программную конструкцию в поисках возможного слабого места. «Да я толком не в курсе, – сказал Рудаков. – В общем, приезжай, разберёмся».
Жуков повесил трубку и сообщил своим женщинам, что намеченная поездка откладывается. «Ну вот!.. – вздохнула Нина. – А я уже коробки сложила!..» – «Вы не расстраивайтесь, дядя Валя, – сказала
