– Тогда пятьдесят, – некстати высунулся Пенис. Этот его писклявый выкрик на минуту как бы отрезвил клиента. Мужчина оглянулся – поблизости, в каких-то метрах десяти, с другой стороны ларьков, толклись люди; рядом, чуть в сторонке, старательно глядя на носки туфель, стояла маменькина дочка- красавица, школьница-скромница, а четверо угрюмых то ли подростков, то ли взрослых парней с лицами недорослей продолжали напирать на него, пожилого мужчину, требуя за эту скромницу выкуп… На мгновение он заколебался – не позвать ли на помощь прохожих. Но потом решил, что выкупиться проще будет.
– Пятьдесят найду. – Он засунул руку во внутренний карман куртки и осторожно, чтобы нечаянно не вытащить другие купюры, порылся в нем. – А вы, я вижу, парни крутые…
– Давай-давай, – уже более миролюбиво проговорил Гном.
– Ладно, – клиент с весёлым отчаянием махнул рукой, в которой были зажаты пять зелёных бумажек. Премия за хорошую постановку главному режиссёру… – Он хотел было поддразнить парней, помахать ещё купюрами в воздухе, но, заметив, как они напряглись при виде денег, сунул их Гному: – Как раз поровну…
…Бутылки с вином и колой парни тут же потащили в подвал. Киса вина не захотела, и ей купили шикарную коробку шоколадных конфет.
Старая фотография
Нина Степановна была дома одна.
Накануне Валера торжественно выкатил из гаража помолодевший, сияющий свежей полировкой «Москвич» и наконец-то отвёз в Орехово и Стаську, и полный багажник всякого добра. Вернулся поздно вечером, похвалил отлично отремонтированный автомобиль и сразу лёг спать, а с утра пораньше отправился на работу. Квартира без Стаськи казалась пустой и осиротевшей, но не воспользоваться относительной домашней свободой было поистине грех. Проводив мужа, Нина Степановна водрузила на плиту большое ведро и принялась кипятить замоченные с вечера простыни. Таскать туда-сюда это ведро Валера ей категорически запрещал. Но кто бы знал, почему прачечный энтузиазм нападал на неё исключительно в отсутствие мужа?..
Вздымавшийся над плитой горячий пар наверняка портил жизнь телевизору; подумав об этом, Нина Степановна включила самодельную вытяжку и для лучшего проветривания даже приоткрыла балконную дверь. Этого Валера ей тоже обычно не позволял, утверждая, что она непременно простудится на сквозняке.
Благополучно оттащив наконец ведро в ванную, Нина Степановна вернулась на кухню и уселась резать щавель, приготовленный для консервирования. А чтобы веселее работалось – включила «Радугу», стоявшую на тумбочке между окном и балконом.
Сегодня не было ни «Единственной на всю жизнь», ни других сериалов, за которыми Нина Степановна более-менее следила. Ткнув наугад кнопку питерского канала Нина попала на какую-то почти панихиду и уже хотела сменить программу, но затем увидела на экране лобастую физиономию Бориса Благого и решила послушать.
Отношение к Благому в их семье было, мягко говоря, двойственное. С одной стороны, бывшие ленинградцы хорошо помнили его беспощадно-обличительные передачи и статьи времён Перестройки (Нина Степановна до сих пор про себя титуловала это слово с большой буквы, категорически не принимая его нынешнюю закавыченность). Тогда, в конце восьмидесятых, эти бескомпромиссные выступления казались порывами чистого свежего ветра, рвущего и сметающего пыльную паутину.
А с другой стороны…
Газет, кроме «Книжного обозрения», Жуковы не выписывали уже года четыре, но тётя Фира не поленилась специально заехать, чтобы показать им ТЕ САМЫЕ «Ведомости». Прочтя большую статью о человечных предпринимателях из «Инессы» и о благотворительной деятельности Шлыгина, Валера всю ночь потом курил на балконе. Этого с ним давным-давно не бывало – как бросил шесть лет назад, в день гибели Киры, так до сих пор и держался. Под утро Нина выбралась к нему, ужаснулась куче окурков и стала уговаривать мужа хоть немного поспать. В ответ он подробно ей объяснил, от какого слова происходит первая буква в имени и фамилии журналиста. Такого с ним тоже не бывало уже очень, очень давно. Со стройотрядовских, можно сказать, времён.
Одним словом, при виде столь знакомого лица на экране Нина Степановна ощутила нечто вроде болезненного любопытства. Ей было заранее глубоко противно всё, что мог сказать или предположить Благой. И одновременно не хотелось пропустить ни единого слова. Так другие люди с мазохистским удовольствием смотрят репортажи об умирании экономики или слушают выступления ненавистного политика: ну, давай, давай, что ты там отмочишь ещё?..
Нина Степановна влипла в экран, забыв и про бельё, и про щавель, разложенный на доске. Она не сразу поняла, о ком или о чём шла речь в передаче. Потом а разобралась, что умер какой-то значительный человек, и сегодня отмечали сороковой день. Умерший, правда, не был христианином, но это никого не смущало. Благой рассуждал перед камерой о едином Боге и о том, что как раз сегодня Он назначает «невинно убиенному» посмертную участь. В приговоре небесных инстанций Благой, кажется, нимало не сомневался.
– …Добрый великан, мудрый и справедливый товарищ… Много лет он дружил с Турбинным заводом, и говорят, что только благодаря его помощи и поддержке даже в очень тяжёлые времена не распалась детская футбольная команда «Бьеф»… Близко знавшие Захира Эльхана оглы его самого сравнивали с турбиной: могучая личность, для которой не существовало неразрешимых проблем… Он никого и ничего не боялся: ни чиновников, засевших по кабинетам, ни тех, кто не раз не два угрожал ему жестокой расправой… Господи, Россия, ну почему не живётся под твоим небом таким вот ярким и отчаянным лидерам, почему так легко теряешь ты их, почему сгорают они, как метеоры, прочерчивая над нами огненный след?..
На экране возникло полное, с кавказскими чертами мужское лицо, очень красиво снятое в три четверти. Нина Степановна была вынуждена мысленно согласиться, что такое лицо, пожалуй, действительно могло принадлежать мудрому и мужественному человеку, наделённому всеми достоинствами, о которых распинался Благой.
И в это время в прихожей протрубил звонок.
Именно протрубил: прежняя хозяйка квартиры, ныне покойная Нинина бабушка Зинаида Матвеевна, была глуховата, и Валера однажды её осчастливил, приспособив над дверью раздобытый где-то гудок от тяжёлого самосвала. Так он до сих портам и красовался и исправно ревел на всю квартиру оглушительным истерическим басом. Про себя Нина была уверена, что когда-нибудь он причинит ей инфаркт. Однако поменять иерихонскую трубу на нечто тихое и мелодичное отказывалась. Боялась, вдруг не услышит.
Идя к двери, Нина Степановна успела решить, что это скорее всего соседка снизу, владелица роскошного кота Микки. Жуковы довольно часто и с большим удовольствием присматривали за умным и вежливым Микки когда его хозяйка уезжала за город к друзьям. Раза два в неделю соседка заглядывала поболтать, причём как правило в середине дня, так что при всей Нининой мнительности её рука сама протянулась к замку. Однако осторожность возобладала. Нина спохватилась и на всякий случай спросила:
– Кто там?
– Нина Степановна, здравствуйте, – долетело с площадки. – Это я… Алексей.
У неё разом всколыхнулись в душе все сомнения и подозрения насчёт непонятного типа (которого она с той давно прошедшей субботы ни разу, кстати, больше не видела). Всё-таки она открыла дверь:
– Здравствуйте. Проходите, пожалуйста… Снегирёв держал в руке тяжёлую даже на вид хозяйственную сумку.
– Добрый день, Нина Степановна, – сказал он, не двигаясь с места. Он смотрел в пол, и она вдруг поняла, что он страшно волнуется. – Я с вашим супругом по телефону говорил… – кашлянув, продолжал
