почтальонш за три улицы… вдруг опять драчливая попадётся…
Катя криво усмехнулась и посмотрела ей в глаза.
– А на меня бы не напали, – пояснила она коротко. – Биополе не то.
Наташа немедленно вспомнила читанное когда-то о «запахе страха», даже вспомнила научное слово: виктимология. Наука, стало быть, о поведении жертвы… И тут её в очередной раз осенило. Она даже остановилась:
– Так вы, значит, меня… нарочно… накачивали… что вдруг не успеете… да? Нарочно, да?
Губы уже прыгали от отчаяния и беспомощной обиды. Хотелось запустить в Катю сумкой или просто швырнуть её на горячий асфальт… хорошо бы при этом разлилась вонючая краска, заряженная в особое устройство… и бежать, бежать без оглядки…
– Да не сердись ты, – вздохнула Катя. – Ну не Аллу же, в самом деле, было просить?
Насколько Наташа успела узнать Дегтярёву, в её устах это равнялось самым прочувствованным извинениям. Она отвернулась и полезла в карман за платком. Руки ощутимо дрожали. А Катя деловито продолжала:
– Алла, она, извини меня, дура. У шефа на дне рождения не могла официантку изобразить… Как же, пойдёт она тебе целый день по параднякам с сумкой таскаться!..
Наташа громко и горестно всхлипнула. Здравой частью рассудка она понимала, что это выглядело, наверное, неприлично, но удержаться не было сил. Пронзительная обида мешалась с тем состоянием, которое на жаргоне ёмко называется «отходняк».
Катя забрала у неё сумку:
– Сейчас вернёмся в контору, покушаешь – и на диван. А я с шефа не слезу, пока тебе премию за героизм не оформит.
Наташа про себя привыкла считать Дегтярёву довольно-таки заскорузлой особой, и это неожиданное участие заставило её раскиснуть окончательно. Пока шли до почты, Наташин платок успел сперва вымокнуть, потом обсохнуть на солнышке. Они вернули сумку и забрались в машину, поставленную за отделением. Наташа заснула, кажется, ещё прежде, чем Катя тронулась с места.
Вечером, кое-как приведя себя в порядок и отойдя от случившегося, они сидели на крыльце и разглядывали прохожих.
– Брат обещал в банду устроить… – проводив глазами очередной «Мерседес», сказал Гном. – Вот тогда бы…
– Чё ждать, – крутя в руках газовый пистолет, встревал Фарадей. Пистолетом они разжились совсем недавно, ещё не привыкли к нему и потому сегодня не взяли с собой, а жалко. – Нахрен к кому-то, чё, сами не можем? Решаться надо, говорю…
– Не, в банде лучше, там всё культурно, – не соглашался Гном. – Вот и Киса рассказывала…
– Два раза уже получили, мало вам? – кивнула девочка-отличница. – Ну такие самостоятельные…
Они бы пререкались ещё долго, но тут рядом затормозил «Гранд чероки» и уверенный голос позвал:
– Эй, орлы!
– Ребята!!! – обрадовалась Киса. – Плечо!!! А я жду, жду, когда же заедете…
Народный заступник
Рассказывают, будто во время последнего дефицита на бензин, когда у заправочных станций маялись многочасовые вереницы машин, а осатаневшие водители то и дело перегораживали центральные проспекты – на одной АЗС в питерском пригороде произошёл такой случай.
Только что ушёл бензовоз, и очередь мало-помалу продвигалась к заветной цели, радуясь хотя бы тому, что вожделенный бензин не иссякнет прямо перед носом… Когда вдруг мимо вереницы машин лихо промчался сверкающий новизной «Мерседес» и, оттеснив замешкавшийся инвалидный «Москвич», с ходу занял место возле колонки.
Инвалид, седой дядька, когда-то въехавший (как потом выяснилось) на пыльном танке в Берлин, только руками развёл и ничего не сказал наглецу, годившемуся ему во внуки. А что тут говорить? Стыдить имеет смысл только тех, у кого есть стыд. Очередь тоже повозмущалась, но больше между собой, поскольку выбравшийся из «Мерседеса» водитель оказался здоровенным бугаем с толстой золотой цепью на шее. То есть навевало это мысль, мол, в конце-то концов, одна машина вперёд проскочила… стоит ли связываться…
И только из одних ничем не примечательных беленьких «Жигулей» вылез крепкий молодой парень и подошёл к мерседесовладельцу, деловито открывавшему бак.
«Что ж ты, браток, в очереди не стоишь, как все люди?» – спросил он спокойно.
Детина выпрямился и смерил его взглядом, катая за щекой жевательную резинку.
«Вот когда заведёшь такую тачку, как у меня, – любовно кивнул он на свою иномарку, – тогда и ты тоже в очереди не будешь стоять…»
Счёл вопрос исчерпанным и засунул «пистолет» в горловину.
Парень задумчиво покивал, постоял возле него ещё некоторое время, глядя, как заполняется вместительный бак и мелькают оцифрованные колесики счётчика. Потом не торопясь отошёл к своему автомобилю. Люди видели, как он завёл двигатель, выехал из очереди и сдал на полсотни метров назад. Кто-то успел решить, что ему стало некогда, другие предположили, что он запомнил номер обидчика и отправился за подкреплением. Но тут двигатель неожиданно взревел, белые «Жигули» вихрем пронеслись вдоль вереницы машин, резко вильнули и… с грохотом проломили ухоженный борт «Мерседеса». Глазам проглотившего жвачку владельца предстало жуткое зрелище: всё водительское место оказалось смято в лепёшку, отломанный руль улетел через разбитое лобовое стекло, а от приборной панели остались только вздыбленные обломки пластмассы. «Жигули», конечно, выглядели не лучше, но человек, учинивший весь этот разгром, нисколько не пострадал. Он преспокойно вылез из разбитой машины, бросил наземь ключи и сказал белому от потрясения мерседесовладельцу:
«Вот когда ТЫ будешь так менять машины, как я, – вот тогда действительно можешь в очередях не стоять…»
И, не дожидаясь, пока народ оправится от увиденного, просто ушёл пешком по шоссе. Минуту спустя кто-то поехал за ним, но парня уже нигде не было видно. То ли свернул в лес, то ли остановил попутку и укатил.
Инвалид заправил свой «Москвич» и вскоре вернулся с гаишниками. Те начали разбираться, проверили изувеченные «Жигули» по компьютеру… Машина оказалась угнанной и числилась в розыске…
Многие в Питере считали эту историю чистым фольклором; другие видели схожий эпизод в кинофильме про благородного рэкетира, и тут мнения расходились; то ли киношники использовали реальный жизненный случай, то ли выдумали его сами и тем положили начало ещё одному мифу. Но те немногие, кто действительно ЗНАЛ, уверенно называли главным героем этой истории вполне конкретного человека. Лидера тихвинской группировки, двадцатишестилетнего Андрея Аркадьевича Журбу.
…Когда-то здесь был редкий по засранности подвал, куда неохотно заглядывали даже бомжи. По потолку и стенам вились толстые грязные трубы, на полу стояла вонючая вода, круглый год источавшая сырость и комаров. Теперь здесь всё осушили и привели в порядок, сделали ко входу ступеньки и над ними – двускатный металлический навес на фигурных решётках. Яркая вывеска призывала посетить «Коробейник» – магазин каждодневных продуктов и недорогой импортной одежды second hand. Магазинчик в самом деле славился дешевизной. Небогатые пожилые хозяйки из окрестных домов приходили сюда порыться в иностранных обносках. Потом приводили и с гордостью показывали разговорчивым продавщицам внуков, одетых в отстиранные и перешитые рубашечки и штанишки с чужого плеча.
Андрей Журба сидел верхом на металлическом стуле в обширной подсобке «Коробейника» и
