По бокам пустырь окаймляли разлапистые старые деревья с осевшими под тяжестью снега ветвями. Ели, елочки… Скоро Новый год. Все-таки хотелось бы его встретить.
— М-мальчики, — выговорила я, — мне холодно. Я простужусь.
— Чего? — недоуменно выговорил Антоша, а Тугрик подвел черту под моим высказыванием:
— Не успеешь простудиться-то. Да не журись ты, дура. Мы тебя не больно… А мне тебя даже жалко немножко. Такую девку в расход пускать безо всякого… Подержи-ка ее, Антоша. Да крепче держи! Увертливая, стерва…
Антошка-актер как-то неуверенно приобнял меня за плечи, чтобы я не упала.
Я чувствовала, что его руки ходят ходуном — то ли от мороза и ветра, то ли от страха. А скорее всего — от того и от другого сразу.
Тугрик меж тем проверил обойму и, найдя, что она почти пустая, стал перезаряжать пистолет, говоря:
— Ну что ты торкаешься, баран? Ну что ты, актеришка, торкаешься? Думал, что мы ее берем позабавиться? Так успокойся, если бы мы ее трахнули, а потом поймали — срок бы нам не меньший впаяли, чем если бы нас поймали после того.., как мы вот сейчас ее остудим. Ничего. Она, падла, любит снег, крутые спуски. И мы ее по снежку да крутым спускам направим сейчас в овраг Вонючку. Ты, Антоша, ее не жалей. Она, конечно, тварь смазливая, да только если что — тебя бы не пожалела вовсе. Ирку-то они с хахалем ее Грицыным не пожалели.
— А может, это не она? — раздалось над моим ухом.
Я приоткрыла один глаз и ослабла на руках Антоши-актера, координируясь и готовясь к одному- единственному выпаду, которого должно хватить.
— Не она? Да ты че, сомневаешься? Так ты, ублюдок, вместе с ней у меня ляжешь здесь, понятно тебе?
— Понятно, Туг-рик… — заикаясь, промямлил Антоша-актер.
— Кому Тугрик, а кому Равиль Ахнефович! — зло откликнулся Тугарин. Клацнув обоймой, он вставил ее в пистолет, потрогал пальцем курок и, подняв дуло на уровень своих глаз, заглянул туда, как будто мог увидеть, да еще в темноте при метели, что-то интересное.
Я легко выскользнула из рук Антошки, оттолкнув его локтем так, что он полетел в сугроб, и с силой нанесла удар правой по пистолету в руке Равиля.
Грянул выстрел. Тугрик вздрогнул всем телом и стал заваливаться назад, рыхло оседая в молодой снег. Через несколько секунд по мертвому окровавленному лицу его уже танцевали, как веселые чертики, белые бурунчики метели.
— Никогда не поворачивай пистолет дулом к себе! — пробормотала я назидательно, а потом повернулась к Антоше-актеру, барахтающемуся в сугробе, и выговорила, напрягая голос:
— Ну что, дорогой? Не поискать ли тебе очки в местных сугробах, а? Не хочешь? Ну и зря! Я бы теперь их точно нашла — со второй-то попытки. В общем, так, урод. Шубу мне, конечно, жалко, но жизнь дороже. Давай-ка мне сюда свое пальтишко и шапку. Да, кстати, и телефон.
— У меня нет… — пробормотал тот, вставая. А потом сделал неуклюжий выпад в мою сторону, норовя ударить. Как же, достанешь ты меня. Птенец, сущий птенец.
Я коротко ткнула ему в солнечное сплетение, отчего он минуту постоял, согнувшись, на немеющих ногах, а когда я сама стащила с него полупальто и шапку, рухнул в снег.
Я наклонилась над убитым наповал Тугриком и, пошарив по его куртке, нашла то, что искала, — сотовый.
Антоша-актер пополз от меня, как-то судорожно загребая руками снег. При этом он не рассчитал направление, и, когда под ним вдруг осел сугроб, скрывавший край обрыва, он нелепо взмахнул руками и начал сползать в овраг. Когда парень понял, что ему угрожает, то проверещал что-то неразборчивое и тут же сорвался вниз по склону.
Я без сожаления посмотрела ему вслед.
«А хорошую мысль подал лицедей, — подумала я. — Надо, пожалуй, таким же манером и от Тугрика избавиться. Он, как всякая мелкая монетка, должен хорошо катиться».
Я приподняла труп Тугарина и, дотащив его до края оврага, столкнула вниз. Он скатился, как лавина, увлекая за собой тем больше снега, чем ниже спускался по склону. Наконец тело ухнуло в грязный ручей.
Тускло полетели брызги. Ручей всхлипнул, беря в свои незамерзающие объятия незадачливого братка. Тугрик перекатился два раза под напором воды, и его засосало в трубу.
Последнее я уже увидела с большим трудом, напрягая глаза. Антоша же вообще скрылся из поля моего зрения. Впрочем, мне было не до него. По-хорошему мне следовало вернуться в дом и забрать свои вещи, да еще поставить на место оставшихся в живых уродов, но я ясно сознавала, что такое поведение выходит за рамки образа Алины Эллер. Нельзя, нельзя переигрывать.
Впрочем, что я знаю об Алине? Мало.
Очень мало.
Снегопад усиливался. Снежинки стали крупнее, они уже не кружились, прихотливо танцуя под порывами ветра, а падали почти по отвесной траектории. Крупные хлопья снега, щедрые. Словно там, наверху, в небесной канцелярии, на функционирование которой еще сегодня сетовали гости за обедом у Бориса Оттобальдовича, кто-то шаловливый взрезал небесные перьевые подушки, и теперь содержимое их сыпалось, сыпалось, сыпалось на побелевшую под этим пушистым покрывалом землю.
Холод пробирался под одежду, скреб своими коготками кончики пальцев на руках и ногах и грозил сковать все тело. Я хорошо умела преодолевать холод, но подготовка — не анестезия, всех ощущений не снимешь. Так что нужно поторапливаться.
Я решительно выпрямилась и устремилась наискосок по пустырю по направлению к ограде калининского дома. Надо было спешить, а то ведь оставшиеся бандиты могли хватиться своих задержавшихся товарищей.
Прежде всего стоило определиться, где я нахожусь.
Впрочем, долго гадать не пришлось.
Я выбрела на пустую зимнюю дорогу и разглядела одинокий указатель под не менее одиноким фонарем. Крупные хлопья, как птицы, слетались на свет. На указателе значилось: «с. Багаево».
Глава 7
Я даже подпрыгнула от радости, хотя в последние два часа поводов для нее было более чем недостаточно. Село Багаево! Ну конечно! Эллер говорил после бурного обеда у господина Бжезинского: 'Я поехал на съемки. Это в окрестностях поселка Багаево, в семнадцати километрах от Тарасова.
Живописнейшие места, я вам скажу. Одно плохо: снега нет…' , Снега нет?! Хорошо сказал, не правда ли?
Стынущими ноющими пальцами я выхватила сотовый телефон, найденный у Тугрика, которому он уже не понадобится.
В аду ему выдадут полный пакет местной сотовой связи. Преисподняя GSM, тариф «На сковороде»… Н-да. С юмором надо бы попридержаться. Подмороженный у меня сейчас юмор. Только бы был прием. Только бы был прием!
Я включила телефон и глянула в левый верхний уголок экрана.
Есть прием, есть! Ну конечно, есть. Чего было нервничать — ведь всего-то семнадцать километров от города или немного больше…
В трубке щелкнуло соединение и прозвучал сонный голос:
— Н-но?
По вальяжным, я бы даже сказала, каким-то просторным интонациям сложно было не определить баритон моего мужа по контракту — господина Эллера. И я проговорила:
— Ну что, м-милый… Это я, Алина.
